Я вылезла из машины, держа наготове браунинг на случай, если
психи решили нас преследовать. Они могли подобрать револьвер и погнаться за
нами.
Ребенок не шевелился. Я слишком далеко стояла, чтобы видеть,
есть ли подъем и опускание грудной клетки. Да, слишком далеко. В целом ярде.
Господи, пусть он окажется жив!
Ребенок лежал на животе, одна рука под телом, вероятно,
сломана. Оглядев темное кладбище, я нагнулась к ребенку. Из темноты не вылетели
сумасшедшие правые фанатики.
Ребенок был одет в пресловутый мальчиковый костюм –
полосатая рубашка, шорты, кроссовочки. Кто же отпустил его в летней одежде в
такую холодную ночь? Мать. Какая-то женщина одевала его, любила его и отпустила
его на гибель.
Кудрявые каштановые волосы были шелковые, по-детски тонкие.
Кожа на шее холодная на ощупь. От шока? Для посмертного остывания слишком рано.
Я ждала удара пульса на шее, но ничего не слышала. Мертв. О Господи, нет, не
надо!
Голова приподнялась, и изо рта раздался тихий звук. Живой.
Слава тебе Боже, живой!
Он попытался перевернуться, но упал на дорогу снова. И
заплакал.
Ларри вышел из машины, направляясь к нам.
– Что и ним?
– Он жив, – ответила я.
Мальчик определенно хотел перевернуться, и потому я взяла
его за плечи и помогла, пытаясь зафиксировать правую руку к телу. Сверкнули
большие карие глаза, круглое детское лицо, а в правой руке у него был нож
больше его самого.
– Скажи ему, чтобы помог меня передвинуть, – шепнул он.
Между детскими губами сверкнули миниатюрные клычки. Нож был
прижат к моему животу повыше спортивной сумки, и острие скользнуло под куртку,
касаясь рубашки. Это был один из тех моментов, когда время тянется, как в
кошмаре с замедленной съемкой. Все время вселенной было в моем распоряжении,
чтобы решить, предать Ларри или умереть. Никогда никого не выдавай монстрам –
такое у меня правило. Я раскрыла рот и завопила:
– Беги!
Вампир меня не заколол. Он просто застыл. Я была ему нужна
живая, вот почему нож, а не клыки. Я встала, а вампир просто на меня пялился. У
него не было плана на этот случай. Отлично.
Машина стояла на месте, из открытых дверец лился свет. Фары
горели двумя театральными прожекторами. Ларри в нерешительности застыл рядом.
– В машину! – заорала я во всю глотку.
Он бросился к открытой дверце. В сиянии фар появилась
женщина. Она была одета в длинное белое пальто поверх сливочного и бронзового
цветов очень хорошего брючного костюма. Раскрыв рот, она зарычала на свет,
блестя клыками.
Я бежала, на ходу крича:
– Сзади!
Ларри глядел на меня, мимо меня. Глаза его полезли на лоб. Я
слышала за собой топот маленьких ножек. Лицо Ларри перекосило от ужаса. Он что,
впервые увидел вампира?
Я вытащила пистолет, продолжая бежать. На бегу стреляя,
хрена с два попадешь. У меня был вампир сзади и вампир спереди. Хоть монету
бросай.
Вампирша бросилась на капот машины и длинным грациозным
прыжком навалилась на Ларри, покатившись с ним поперек дороги.
Стрелять в нее я не могла, не рискуя попасть в Ларри. В
последнюю секунду я повернулась и наставила пистолет в упор в лицо дитяти –
вампира.
У него расширились глаза, и я потянула спусковой крючок.
Что-то ударило меня сзади, пуля ушла в сторону, а я оказалась лежащей на животе
на дороге, и на спине у меня лежало что-то побольше хлебного ларя.
У меня отшибло дыхание. Но я повернулась, пытаясь наставить
пистолет на то, что было у меня сзади. Если я сейчас чего-то не сделаю, мне уже
никогда, быть может, не придется давать себе труда дышать.
На меня налетел мальчик, опуская вниз сверкающее лезвие.
Пистолет поворачивался, но слишком медленно. Будь у меня в легких воздух, я бы
закричала. Нож вошел в рукав моего жакета, я ощутила, как он впивается в
дорогу. Рука оказалась пришпиленной к дороге. Я спустила курок, и пуля ушла в
темноту, никому не повредив.
Я вывернула шею, пытаясь увидеть, кто или что сидит у меня
на спине. Скорее что, чем кто. В красном сиянии стоп-сигналов машины его лицо
было плоским, торчали высокие скулы и почти раскосые глаза, висели прямые
черные волосы. Ему бы быть вырезанным из камня в окружении змей и ацтекских
богов.
Он протянул руку и охватил пальцами мою правую руку, ту, что
была приколота к дороге и в которой держала пистолет. Он вдавил мои пальцы в
металл и сказал грубым и тихим голосом:
– Брось, а то я раздавлю руку.
И нажал так, что я охнула.
Ларри высоким и печальным голосом вопил.
Вопить – это хорошо, когда ничего другого делать не
остается. Я поскребла по земле левой рукой, стягивая рукав вверх и обнажая часы
и браслет с крестиками. Они блеснули в лунном свете. Вампир зашипел, но не
выпустил мою руку с пистолетом. Я полоснула его по руке браслетом. Донесся
острый запах горелого мяса, но вампир свободной рукой вцепился мне в левый
рукав. Касаясь только рукава, он припечатал мою левую руку назад, чтобы я не
могла тонуть его крестами.
Будь он новоумершим, от одного вида крестов он бы убежал с
воплем; но он был не просто старым – он был древним. Чтобы снять его с моей
спины, нужно было больше, чем просто освященные кресты.
Ларри снова вскрикнул.
Я тоже завопила, поскольку ничего другого сделать не могла,
только разве что держаться за пистолет, чтобы вампир раздавил мне руку.
Непродуктивно. Я была нужна им не мертвая, но раненая вполне сгодилась. Он мог
бы раздавить мою руку в кровавую кашу.
Я выпустила пистолет, крича и дергаясь на ноже, которым был
приколот мой рукав, пытаясь выдернуть из руки вампира свой левый рукав, чтобы
вдавить в него кресты.
У нас над головой прогремел выстрел. Мы все замерли и
поглядели на кладбище. Джереми Рубенс и компания нашли свой револьвер и
стреляли в нас. Они думали, что мы в сговоре с монстрами? Или им было все
равно, в кого стрелять?
– Алехандро, на помощь! – крикнул женский голос.
Кричали сзади.
Вдруг вампир на моей спине куда-то делся. Почему – я не
знала и не интересовалась. Я осталась наедине с ребенком – монстром, который
склонился надо мной, глядя большими темными глазами.
– Разве тебе не больно?
Вопрос был такой неожиданный, что я ответила:
– Нет.
Вид у него был разочарованный. Он присел возле меня на
корточки, держа руки меж бедер.
– Я думал тебя порезать, чтобы полизать кровь.
Голос его все еще был голосом малыша, и таким он останется
всегда. Но знание в его глазах обжигало мою кожу как жаром. Он был старше
Жан-Клода, намного старше.
