По дороге были фермы, стоявшие уже много лет, и новые дома в
новых кварталах на голой и красной, как рана, земле. К одному из таких
кварталов Ингер и свернул. Там было полно больших и красивых домов, очень
современных. Вдоль дороги – тоненькие деревца, привязанные к кольям. Эта жалкая
поросль трепетала на осеннем ветру, и несколько листиков цеплялись к тонким,
как паучьи ножки, веткам. Здесь был лес, пока не прошли бульдозеры. И зачем
проектировщики снесли все старые деревья, а потом посадили саженцы, которые еще
несколько десятилетий не будут иметь приличного вида?
Мы остановились возле коттеджа, оформленного под деревянный,
который был больше любого настоящего деревянного дома. Слишком много стекла,
голый двор цвета ржавчины. Белый гравий, покрывавший подъездную дорожку, явно
привезли за много миль. Местный гравий был красен, как местная земля.
Ингер начал обходить машину – чтобы открыть мне дверь,
наверное. Я открыла ее сама. Ингер, кажется, слегка растерялся, но виду не
подал. А я никогда не понимала, почему совершенно здоровый человек не может сам
себе открыть дверь. Особенно дверцу автомобиля, когда мужчина должен обойти ее
вокруг, а женщина сидит, как... как бревно.
Ингер повел меня вверх по ступеням веранды. Отличная
веранда, достаточно широкая, чтобы сидеть там в летние вечера. Сейчас же она
была сплошь голое дерево и большое картинное окно с задвинутыми шторами,
выполненное как окно амбара, а над ним повсюду нарисованы фургонные колеса.
Очень деревенский пейзаж.
Ингер постучал в резную деревянную дверь. В середине двери
была панель свинцового стекла, высокая и сверкающая, предназначенная скорее для
декорации, чем чтобы сквозь нее смотреть. Он не подождал, пока дверь откроется,
а открыл ее ключом и вошел. Если он не ждал, что ему откроют, зачем было
стучать?
В доме было сумеречно от действительно красивых штор,
отгораживающих от густого солнечного света. Полы полированного дерева были
ничем не покрыты. Решетка тяжелого камина без экрана, камин холоден. Весь дом
был новый, не пользованный, как рождественская игрушка. Ингер, не задумываясь,
пошел вперед в деревянный коридор, а я последовала за его широкой спиной. Он не
оглядывался, успеваю ли я за ним. Очевидно, когда я дала понять, что дверь мне
открывать не надо, он решил, что дальнейшая галантность излишня.
Мне это годится.
Вдоль всего коридора через широкие простенки шли деревянные
двери. Ингер постучал в третью слева. Чей-то голос ответил:
– Войдите!
Ингер открыл дверь и вошел. Потом придержал для меня дверь,
стоя возле нее очень прямо. Кто же это такой там в комнате, кто может Ингера
так построить? Только один способ выяснить.
Я вошла в комнату.
На северной стене был ряд окон с тяжелыми шторами. Тонкий луч
солнца перерезал комнату, выделив полосу на большом и пустом столе. За столом в
большом кресле сидел человек.
Он был очень мал, почти лилипут или карлик. Я бы сказала,
что карлик, но у него не было выступающей челюсти или укороченных рук. И под
отлично сшитым костюмом он казался вполне правильно сложенным. У него почти не
было подбородка, лоб был скошен назад, и это привлекало внимание к широкому
носу и развитым надбровным дугам. Что-то было знакомое в этом лице, будто я его
уже где-то видела. Но я знала, что ни одного человека такого вида среди моих
знакомых никогда не было. Очень необычное лицо.
Я глядела на него, чувствуя, что озадачена, и это мне не
нравилось. Потом я перехватила взгляд его глаз; они были чисто карие и
улыбались. Темные волосы были подстрижены чуть ли не по одному – очень дорогая
стрижка, и уложены феном. Он сидел в кресле за своим чистым полированным столом
и улыбался мне.
– Мистер Оливер, это Анита Блейк, – сказал Ингер, все
еще застыв у двери.
Человек поднялся с кресла и обошел вокруг стола, протягивая
мне маленькую, правильной формы руку. Он был ростом четыре фута и ни дюйма
больше. Рукопожатие у него было твердым и куда сильнее, чем можно было
предположить по его виду. Краткое пожатие, и я ощутила силу в этой маленькой
фигуре. Он не казался на вид мускулистым, но была в нем какая-то легкая сила –
в лице, руке, осанке.
Он был низкорослым, но не считал это недостатком. Мне это
нравилось. Совпадает с моим мироощущением.
Улыбнувшись, не разжимая губ, он сел в свое большое кресло.
Ингер принес из угла стул и поставил его перед столом. Я села; Ингер остался
стоять у закрытой теперь двери. И стоял по стойке “смирно”. Человек в кресле
пользовался у него уважением. И мне он тоже вроде бы нравился. Впервые в жизни.
Обычно я с первого взгляда склонна не доверять.
Я поняла, что улыбаюсь. Мне было тепло и приятно смотреть
ему в лицо, будто он был мой любимый дядюшка, от которого у меня нет секретов.
Я нахмурилась. Что за чертовщина со мной творится?
– Что тут делается? – спросила я.
Он улыбнулся, и глаза его заискрились в мою сторону.
– Что вы имеете в виду, мисс Блейк?
Голос был мягкий, тихий, густой, как сливки в кофе. Его
можно было почти попробовать на вкус. Приятная теплота в ушах. Я знала только
один еще голос, который умел вытворять такие штуки.
Я уставилась на тонкую полоску солнечного света в дюйме от
руки Оливера. Яркий день. Этого не может быть. Или может?
И я всмотрелась в очень живое лицо. Нет и следа той чужести,
которая выдает вампира. И все же его голос, это теплое чувство уюта – нет, это
все неестественно. Я никогда никому не доверяла и не симпатизировала с первого
взгляда. И сейчас начинать не собиралась.
– Отлично работаете, – сказала я. – Просто отлично.
– Что же вы имеете в виду, мисс Блейк?
В этот пушистый голос можно было завернуться, как в любимое
одеяло.
– Перестаньте!
Он вопросительно посмотрел на меня, будто недоумевая.
Актерская игра была великолепна, и я поняла почему: это не была игра. Я бывала
рядом с древними вампирами, и ни один из них не мог сойти за человека – вот
так. Этого можно при вести куда угодно, и никто не узнает. Ладно, почти никто.
– Поверьте мне, мисс Блейк, я ничего не пытаюсь делать.
Я сглотнула слюну. Было это правдой? Был он настолько силен,
что ментальные трюки и голос действовали автоматически? Нет. Если Жан-Клод
может этим управлять, то и это создание тоже может.
– Уберите ментальные фокусы и отключите голос, о’кей?
Если хотите говорить по делу, говорите, а трюки бросьте.
Его улыбка стала шире, но все еще не настолько, чтобы стали
видны клыки. Несколько сотен лет тренировки дают возможность выучить эту
улыбку.
И он рассмеялся. Это был чудесный смех, как теплая вода,
падающая с высоты. В него хотелось прыгнуть и купаться в нем.
– Прекратите!
Сверкнули клыки, и смех прекратился.
