На улице было слишком холодно, чтобы стоять в
полурасстегнутом жакете. Но если его застегнуть до горла, мне пистолет вовремя
не вынуть. Отморозить задницу или потерять возможность себя защищать? У клоунов
на крыше были клыки. Я решила, что не так уж тут, в конце концов, холодно.
Из двери на меня хлынули тепло и шум. Сотни прижатых друг к
другу в тесноте тел. Шум толпы, как океанский шум, бессмысленный бормот. Толпа
– вещь стихийная. Одно слово, один взгляд – и толпа становится бешеной. Толпа –
совсем не то что группа.
Полно было семей. Мамочка, папочка и детки. У деток к рукам
привязаны воздушные шары, а мордашки вымазаны сладкой ватой. И запах, как в
странствующем балагане: кукурузные лепешки, коричный запах пирогов, мороженого,
пота. Только одного не было: пыли. На летней ярмарке всегда в воздухе пыльно.
Сухая, удушающая пыль, поднятая в воздух сотнями ног. И машины ездят по траве
без конца, так что она сереет от пыли.
Здесь не было запаха грязи в воздухе, но было что-то столь
же характерное. Запах крови. Такой неуловимый, что, казалось, он тебе
померещился, но он был. Сладковатый медный аромат крови, смешанный с запахом
готовящихся блюд и острым ароматом мороженого, раскладываемого по коническим
стаканчикам. А пыль – кому она нужна?
Мне хотелось есть, а кукурузные лепешки пахли аппетитно.
Сперва поесть или сперва обвинить Старейшего вампира в убийствах? Ох уж эта
проблема выбора.
Но мне не пришлось ее решать. Из толпы выступил человек. Он
был лишь чуть повыше меня, и на плечи его спадали кудрявые белокурые волосы. Он
был одет в васильковую рубашку с закатанными рукавами, обнажавшую твердые
мускулистые руки. Худощавые бедра были обтянуты джинсами, как виноградины кожицей.
На ногах у него были ковбойские сапоги с голубым узором. Ярко-синие глаза
гармонировали с рубашкой. Он улыбнулся, блеснув мелкими зубами.
– Вы Анита Блейк, нет?
Я не знала, что сказать. Не всегда хорошо сознаваться, кто
ты такая.
– Мне Жан-Клод велел вас подождать.
Голос у него был тихий и неуверенный. Что-то было в нем
такое, почти детская привлекательность. А у меня к тому же слабость к красивым
глазкам.
– Как вас зовут? – спросила я. Всегда люблю знать, с
кем имею дело.
Он улыбнулся шире:
– Стивен я, Стивен меня зовут.
Он протянул руку, и я ее пожала. Рука была мягкая, но
пожатие крепкое – не ручной труд, но что-то вроде поднятия тяжестей. Не очень
много – чтобы рука была твердой, но не взрывалась. Мужчины моего роста
серьезный вес поднимать не могут. Может, он и хорош в плавках, но в обычной
одежде он похож на изуродованного гнома.
– За мной, прошу вас.
Он говорил, как официант, но, когда он пошел в толпу, я
пошла за ним.
Он шел к большой синей палатке. Как цирковая палатка старых
времен. Я такую видала только на картинках или в кино.
Человек в полосатой куртке кричал:
– Люди, представление начинается! Давайте билеты и
проходите! Самая большая кобра в мире! Страшную змею укрощает прекрасная
заклинательница Шахар! Это будет представление, которого вы никогда не
забудете!
Очередь отдавала билеты молодой женщине на входе. Она рвала
их пополам и возвращала корешки.
Стивен уверенно миновал очередь. На нас бросали мрачные
взгляды, но женщина при входе кивнула нам, и мы вошли.
Вдоль палатки тянулись ярусы скамеек. Много. И почти все
места были заняты. Ух ты, “все билеты проданы”.
В середине голубым рельсом был огорожен круг. Цирк с одним
рингом.
Стивен протискивался мимо колен десятков людей на ступенях.
Поскольку мы были в самом низу, идти можно было только вверх. И я пошла за
Стивеном по бетонным ступеням. Палатка, быть может, и была съемной, но ступени
и скамьи – стационарными. Мини-колизей.
У меня плохие колени. То есть я могу бежать по ровной
поверхности, но поставьте меня на склон или на лестницу, и они начинают болеть.
И потому я не пыталась угнаться за ровным, скользящим шагом Стивена. Я только
смотрела, где мелькают его голубые джинсы. И искала, не замечу ли чего
подозрительного.
Кожаный жакет я расстегнула, но снимать не стала. А то
пистолет будет виден. По спине тек пот. Еще чуть-чуть – и я расплавлюсь.
Стивен поглядывал через плечо, проверяя, иду ли я за ним,
или просто чтобы меня подбодрить. И улыбаются, просто отодвигая губы от зубов.
Почти что скалился.
Я остановилась на середине лестницы, глядя, кик его гибкая
фигура скользит вверх. От Стивена исходила энергия, и воздух будто закипал
вокруг него. Оборотень. Некоторые оборотни умеют скрывать свою суть лучше,
другие – хуже. Стивен не очень. Или ему было все равно, если я замечу. Может
быть.
Ликантропия – это болезнь, как СПИД. И относиться
настороженно к жертвам несчастного случая – предрассудок. Большинство тех, кто
стали оборотнями, пережили нападение. Это не был собственный выбор. Так почему
же Стивен все равно мне не нравился, когда я поняла, кто он? Предрассудок? У
меня?
Он подождал наверху лестницы, такой же симпатичный, как и
прежде, – картинка, но его энергия была заключена в слишком малый объем – как
если бы двигатель работал на высоких оборотах на холостом ходу. Зачем Жан-Клоду
нужен слуга-оборотень? Может быть, представится случай спросить.
Я поднялась наверх вслед за Стивеном. Что-то, очевидно, было
такое в моем лице, потому что он спросил:
– В чем дело?
Я покачала головой:
– Ни в чем.
Не знаю, поверил ли он мне, но он улыбнулся и повел меня к
кабине, состоящей в основном из стекла и занавесок, скрывающих то, что было
внутри. Больше всего это было похоже на кабину радиовещания.
Стивен подошел к занавешенной двери и отворил ее. Придержал
дверь, жестом приглашая меня пройти.
– Нет, после вас, – сказала я.
– Я – джентльмен, а вы – леди.
– Спасибо, но я вполне способна открыть дверь сама.
– Феминистка? Ну-ну.
На самом деле мне просто не хотелось иметь старину Стивена у
себя за спиной. Но если он хочет думать, что я – твердокаменная феминистка,
пусть его. Это куда ближе к правде, чем многое другое.
Он вошел в дверь. Я оглянулась на ринг. Отсюда он казался
намного меньше. Мускулистые мужчины, одетые в трико, вытащили на арену тележку.
В ней было два предмета: огромная плетеная корзина и темнокожая женщина. Одета
она была в голливудский вариант наряда танцовщицы. Густые черные волосы падали
вниз, как плащ, до самых лодыжек. Изящные руки с маленькими темными кистями
чертили в воздухе плавные кривые. Она танцевала перед тележкой. Наряд был
фальшивым, но она была настоящей. Она знала, как танцевать – не для соблазна,
хотя и это было, но ради власти. Танец когда-то был призывом для какого-нибудь
бога; но теперь почти никто об этом не помнит.
