Продолжая свой неторопливый променад, я купил шашлык из настоящей, как уверял продавец, конины: «Савсэм свэжий, вчэра лошат рэзал!»
М-да, возможно, кого-то вчера шашлычник и в самом деле зарезал. Возможно даже, что когда-то в долгой череде реинкарнаций его «лошат» и в самом деле ржала и била копытами. Но в последнем своем земном воплощении она мирно зеленела на грядке и именовалась соей…
Вздохнув, я отправил недоеденный шашлык в грязный деревянный ящик, изображавший здесь урну. Тут же к ящику-урне с двух сторон бросились двое оборванцев, желающих подкрепиться объедками. В псевдоконину оба вцепились почти одновременно, но поделить ее по-братски не пожелали.
Пожалуй, они давненько были на ножах – начали драку сразу, без прелюдий, без обязательного ритуала угроз и оскорблений. Толпа раздалась в стороны, освобождая место для схватки обитателей рыночной помойки. Бомжи дрались неумело, но яростно, зрители улюлюкали и подбадривали бойцов.
Я вполглаза наблюдал за малоэстетичным зрелищем. И старался высмотреть в толпе таких же равнодушных зрителей – тех, кто игнорирует гладиаторский поединок, а больше поглядывает в сторону постамента Медной Гадюки. Именно там, у памятника, я должен был встретиться с Сабитовым, и до времени рандеву осталось пять минут.
И вновь никто подозрительный не обнаружился…
К постаменту я подошел чуть позже назначенного срока. Сабитова не видно, но вдруг я недооценил таланты вертолетчика? Может, он играл в школьном театре и неплохо умеет гримироваться?
Но внимательное изучение тусующихся у памятника людей успеха не принесло. Лейтенанта здесь не было, ни в обычном его виде, ни в загримированном. В основном кучковались тут юные парочки, причем парни явно выжидали момент, когда рядом не будет патрульных, чтобы вскарабкаться на постамент и засунуть записку в торчащую из гранита левую заднюю бабку медной лошади. На крохотных, в трубочку скатанных бумажках стояли два имени – считалось, если опустить заветное послание в полую лошадиную ногу (непременно в левую!), любовь у обладателей имен будет до гроба…
Откуда пошла такая городская легенда, неизвестно. Равно как неизвестно, куда подевались с постамента все прочие части медной лошади совместно с наездником. В одно зимнее утро обнаружилось, что единственный уцелевший в изначальном виде персонаж композиции – змея. Каким способом дематериализовалось все остальное – неведомо. Свидетели в один голос утверждали, что никакого шума от проводимых работ ночью с площади не слышалось, большегрузные машины и подъемные краны не приезжали, и не пролетали грузовые вертолеты с дирижаблями… Загадка природы.
Впрочем, столичный градоначальник еще несколько лет назад заявил, что реставраторы уже восстановили (вернее, заново слепили) статую и вот-вот отольют ее в металле и установят. Да что-то все никак не устанавливают…
За изучением изгибов и чешуек Медной Гадюки прошло еще пять минут. Сабитов не появился. Надо уходить и наведаться сюда ровно через неделю – на следующий понедельник назначен запасной день встречи.
Я достал из кармана коммуникатор, набрал номер, произнес три короткие фразы. А затем выступил наконец в качестве субъекта рыночных отношений: обменял с небольшой доплатой коммуникатор на другой у барыги, скупавшего и продававшего всевозможные гаджеты, в основном ворованные. В моем положении делать больше трех вызовов с одного коммуникатора рискованно.
Дело в том, что я знал, как работают автоматические поисковые системы, вычисляющие среди абонентов сетей связи индивидов с заданными речевыми характеристиками. Работают они неторопливо – лишь на четвертом разговоре идентификация достигает той степени вероятности, что позволяет передать сигнал операторам. Стоит сменить коммуникатор на другую модель, чуть иначе искажающую голос, – и туповатые роботы начинают сначала свои труды по идентификации. Машина не может быть умнее человека…
Покинул площадь я столь же неторопливо: приценивался к товарам, остановился пофлиртовать с симпатичной девушкой интеллигентного вида, продающей довольно неожиданный предмет – гравюру девятнадцатого века, вроде бы даже подлинную. При этом тщательно проверялся, не увязался ли кто за мной от памятника.
Никто не увязался, а интеллигентный вид оказался обманчив, и девушка откликнулась на мой флирт с такой готовностью на все, что стало ясно: продает она здесь отнюдь не гравюру. Скорее всего, работает приманкой, а в укромном закоулке неосторожных ухажеров поджидает пара-тройка приятелей девушки с водопроводными трубами, залитыми свинцом. А то и с чем-нибудь более основательным.
Но я не стал продолжать игривый обмен фразами, вышел с площади и двинулся в сторону Дворцового моста. Здесь, на набережной, вдоль парапета еще стояли торговцы, но уже весьма поредевшей цепочкой, перемежаясь с рыболовами, закинувшими снасти в Неву.
Обшарпанный фасад Эрмитажа производил мрачное впечатление, закрытые глухими щитами окна казались бельмастыми, ничего не видящими глазами древнего старца. А ведь двести лет назад здесь – именно здесь, в десяти шагах от меня – билось сердце громадной империи, раскинувшейся на шестой части суши…
Сердце остановилось. Империя умерла. Все когда-то умирают.
Смотреть на труп имперского величия не хотелось, я перевел взгляд за реку, где на Васильевском острове громоздились мрачные силуэты небоскребов – словно громадные ржавые гвозди, вколоченные в серое балтийское небо. Там, особенно в громадинах федеральных ведомств, еще теплится какое-то подобие жизни, хотя нет сил и средств, чтобы содержать в надлежащем порядке эти монстрообразные порождения градостроительной мысли, – и здания постепенно ветшают, приходят в упадок… Тоже без пяти минут трупы. Трупы несбывшихся надежд, несостоявшегося будущего…
А посередине, между двумя мертвецами, на песчаной отмели, образовавшейся у Стрелки после Большой Волны, на мелководье плескались дети, купались и загорали. И далеко над водой разносился звонкий смех.
Жизнь продолжается… Жизнь всегда продолжается, – как в Риме после нашествия Одоакра или в Киеве после ухода Батыя… Люди так устроены – пока живы, на что-то надеются. И заводят детей. Заводят и сейчас, хотя все чаще получают из роддомов вместо попискивающего свертка бумажку с лиловым штампом ВУНЖ – врожденные уродства, несовместимые с жизнью… Самое поганое, что многие из этих уродств с жизнью на самом-то деле вполне совместимы, и все более популярными становятся роды на дому, и все более востребована профессия подпольного акушера. Может, поменять специализацию и податься в акушеры? Кусок хлеба с маслом всегда обеспечен…
Раньше такая мысль заставила бы меня улыбнуться. Но теперь я лишь горько вздохнул. Прежняя жизнь Мангуста рухнула и началась новая, непонятная. До сих пор она была заполнена борьбой за выживание, но этот период подходит к концу, и надо будет как-то жить дальше.
А как именно, я понятия не имел.
5. Байки мертвого человека
Время шло. Командир не возвращался. Алька постепенно успокоился после вспышки ярости. Наиль держался тише воды ниже травы – поднялся, проковылял, скособочившись и держась за ребра, на самый дальний от Альки конец небольшой полянки и затих там, присев на кочку.
