Поселок Ольгино, некогда весьма живописный, теперь выглядел скорее экзотично. Одни дома до крыш занесены песком, другие раскопаны и очищены – силами уцелевших жильцов, у правительства руки не доходили до объектов, не имеющих стратегического значения. В результате жилая, обитаемая часть Ольгино напоминала селение, расположенное на краю Сахары и постоянно воюющее с подступающими песками: каждый дом расположен в центре огромной песчаной воронки, со склонами, залитыми гермопластом, – чтобы песок не сползал обратно.
Мне такой пустынный пейзаж был только на руку. Интересовавший меня дом стоял на отшибе, в отдалении от прочих раскопанных, – и никакая засада здесь толком не спрячется, разве что зароется в песок по уши. Мест, где могут укрыться охотники за Мангустом, ровно три – возвышающиеся над песчаными дюнами чердачные помещения трех самых высоких коттеджей из числа занесенных.
Ну вот, накликал… Как раз там, в месте возможной засады, что-то подозрительно блеснуло. Блик на объективе бинокля или прицела? Но если там засада, то организовал ее не ОКР, у бывшей моей службы хватает оптики с поляризованным покрытием, не дающим бликов.
В наушниках, подсоединенных к небольшому сканеру, изображающему для непосвященных мультиплеер, стояла девственная тишина. Никакого радиообмена в окрестностях не происходило, по крайней мере на используемых спецслужбами частотах. Хотя, если бы я ставил засаду на профессионала, тоже бы соблюдал радиомолчание.
Я продолжал идти по вьющейся среди барханов тропке неторопливым прогулочным шагом. У подозрительного коттеджа вновь что-то блеснуло. На этот раз я внимательно смотрел туда и заметил: источник блеска не внутри чердака, а снаружи, рядом со стеной. Осколок стекла, наверное, – рядом зияет пустая рама окна. Ложная тревога…
Но еще через сотню шагов я снова взглянул в ту сторону и понял, что блестит не стекло, а какой-то металлический предмет, самым краешком торчащий из песчаной осыпи. Любопытно… Ветра убрали с той стороны коттеджа верхний слой песка, а эта осыпь свежая, наверняка высыпавшаяся из оконного проема. Непонятный предмет вынесен песком изнутри.
Любопытство, как известно, губит кошек. Мангустов, надо полагать, тоже. Но я все равно собирался чуть позже обследовать места предполагаемой засады… Обследую сейчас и заодно полюбопытствую, что песок решил вернуть людям. Многие здешние загородные дома принадлежали богатеньким горожанам, а уж хозяин этого, трехэтажного, наверняка не бедствовал. Первое время после Большой Волны в занесенных песком домах вовсю орудовали мародеры-кладоискатели, но бизнес их оказался слишком рискованным и быстро сошел на нет – узенькие шурфы, проделанные в песке, нередко осыпались и заживо хоронили работавших в них.
Приблизился к коттеджу я в мертвой зоне, не просматриваемой (и не простреливаемой) из свободных от песка окон. Стену рассекала глубокая сквозная трещина, и я просунул в нее микрофон сканера, переключенного на акустические колебания. Тишина… Выставил чувствительность на максимум – все равно тишина, никто внутри не дышал, ни у кого не билось сердце.
Ну и славно. Можно и полюбопытствовать, что тут такое блестит…
Блестел небольшой металлический чемоданчик с кодовым замком. Когда я доставал из песка находку, моя здоровая любознательность окончательно мутировала в очень нездоровое любопытство.
Тут в спину мне уперлось нечто твердое и острое, ощутимо покалывающее кожу сквозь одежду. Негромкий голос произнес:
– Дернешься – и ты труп. Ручонки на затылок положи и медленно обернись.
Надо ж было так глупо вляпаться…
7. Горячее северное гостеприимство
В полутемных сенях Настена зацепила ногой пустое ведро, оно опрокинулось, громыхнуло.
– Заходите, открыто! – послышался громкий голос из глубины дома.
Алька потянул дверь – утепленную, обитую чем-то вроде синтетического войлока, – и сквозь приоткрывшуюся щель в сени ворвался аромат ухи. Самой настоящей, не того супчика из якобы рыбных брикетов, что наливали по четвергам в столовой «манулов».
Они вошли. Хозяин, немолодой мужчина, как раз вытаскивал из печи и ставил на стол большой чугунок, орудуя здоровенным ухватом.
– Давайте-ка, гости, к рукомойнику да к столу, – сказал он, не поворачиваясь к гостям. – Удачно подгадали, как раз к обеду.
Дважды приглашать гостей необходимости не было. Алька чувствовал, как рот наполняется слюной. Настоящей ухи он не ел с прошлого года, – в той, другой жизни варили порой из пойманной в Плюссе, а чаще из полученной от щедрот Ибрагима рыбы. Да и вообще ничего не ел с…
– Какой сегодня день? – спросил он у хозяина, уже усевшегося за стол.
– Пост блюдешь?
– Нет… Со счета сбился.
– Восьмое июля с утра было, если календарь не врет. День Петра и Февроньи.
Ого… В Печору они десантировались четырнадцатого июня. Двадцать четыре дня… Без еды и почти без сна – вздремнул вполглаза пару часов, не больше. Рекорд, однако.
Жил хозяин, похоже, один. На столе лежали три ложки, три миски, три неровно отрезанных ломтя хлеба. А еще – красовалась в окружении трех граненых стаканчиков здоровенная пластиковая бутыль с чем-то белесовато-мутным. С чем, Алька примерно догадывался. Неужели это придется пить? Хорошо бы отказаться как-нибудь аккуратно, чтобы не обидеть…
У хозяина относительно бутыли имелись совершенно иные планы. Едва разлив уху по мискам, тут же набулькал все три стаканчика до краев. Держался он, надо заметить, странно: сидел за столом несколько боком, так, что Настена и Алька видели его только в профиль, с правой стороны.
– Ну что, рыба посуху не ходит… За знакомство! – Он осушил свою порцию, занюхал корочкой хлеба и представился: – Меня Митрофаном зовут, Сержиным. Раньше-то тут Сержиных чуть не половина Усть-Кулома жила, теперь вот один остался.
Алька нерешительно вертел свою емкость в руках, искоса взглянул на Настену. Она махнула свой стакан не задумываясь, уверенно, залпом… Вот даже как… Не поперхнулась, не закашлялась. И даже на закусила. Протянула над столом руку Митрофану:
– Настя.
Алька опасался, что здесь, у чужих людей, из Настены вообще клещами слова не вытянешь, а она… Выходит, это только с Алькой такая зажатая?
– А ты что же? – спросил Митрофан. – Вроде молодой, печень здоровая… Ты не гляди, что я так к тебе сижу, привычка. Морда лица у меня с другой стороны не очень аппетиту помогает…
Он коротко, на долю секунды, повернулся к Альке и снова принял прежнюю позу. Лицо Митрофана с левой стороны оказалось изуродованным: страшные шрамы не то термических, не то химических ожогов, глаз уцелел, но смотрел на мир огромным пятном бельма.
– Так что пей, не чинись… Продукт экологический, сам морошку собирал, сам радиометром проверял, сам бражку ставил и сам перегонял. Не отравишься.
Алька решился: задержал дыхание и выпил залпом. Огненная вода прокатилась по пищеводу, словно крохотная шаровая молния. Алька торопливо потянулся к куску хлеба, зажевал… А ведь и вправду не отравился. Пожалуй, даже получше, чем технический спирт, который «манулы» выменивали у вертолетчиков.
