– Вернулся, Аленький? Пойдем, Митрофан уже звал, баня готова.
От таких слов Алька попросту выпал в осадок. Словно кто-то отмотал время назад на год с лишним. Словно Настена говорила о маленькой «черной» баньке, что сладили они с дедом Матвеем в лесах Заплюсья…
Баня у Митрофана оказалась не чета той, размерами едва превышавшей собачью конуру. Просторная, на каменном фундаменте, с обширным предбанником. И топилась, понятное дело, по-белому.
– Горячая вода в баке, холодная в бочке, веники я запарил… – закончил выдавать инструкции хозяин. – С остальным сами разберетесь. Тут бельишко чистое кое-какое на смену, пока свое простирнете да просушите. Ну, в общем, вот… Легкого пара, как говорится.
Митрофан ушел. Они остались одни. «Кое-какое» белье оказалось двумя полосатыми тельняшками, аккуратно сложенными на лавке в предбаннике. Алька заинтересованно развернул одну, затем вторую, – не обнаружится ли еще что-нибудь типа подштанников? Ничего больше не обнаружилось, и он повернулся к Настене, и хотел спросить, кто пойдет мыться первым, и…
И остолбенел.
Она на удивление ловко и быстро успела снять лагерную робу и брюки. Под черной формой почти ничего и не оказалось, лишь неказистые трусы – которые, судя по всему, выдавали одного фасона всем заключенным, и мужчинам, и женщинам. И самодельный бюстгальтер, кривовато сшитый из обрезков не то казенной простыни, не то наволочки.
Это Настена-то, за которой Алька попытался по глупости и малолетству подглядеть в той самой баньке, топившейся по-черному… Синяк под глазом рассасывался потом очень долго.
– Помоги расстегнуть…
Она повернулась спиной, но Алька стоял дурак дураком и даже не потянулся к пуговице от солдатских форменных брюк, служившей застежкой пресловутому подобию бюстгальтера… Настена справилась сама, снова повернулась к нему. Спросила без всякой издевки:
– Ты никогда не видел голых женщин?
Алька чувствовал, как щеки его пышут жаром, хоть прикуривай. Видел он женщин! И не только видел! Ходили к знакомым девчонкам-связисткам, прихватив выменянную у вертолетчиков канистру «шила», и все в тот вечер случилось, что полагается, что позволяет мужчине называть себя мужчиной… Но… как-то по-другому было… не так…
– Ты ведь давно этого хотел… – сказала Настена. – Ну так сделай же.
Он смотрел ей в глаза, только в глаза, стесняясь опустить взгляд. Потом все-таки опустил… И увидел татуировку. Надпись из двух слов, по слову на одной груди и на другой, чуть выше сосков… Надпись в довольно грубой форме предлагала сделать «это» с Настеной не только Альке, но и всем прочим, кто пожелает.
И он поневоле подумал о них. О всех прочих пожелавших. О всех, кто мял и тискал эти груди, кто…
Алька инстинктивно сделал шаг назад. Совсем крохотный шажок.
– Брезгуешь?
Вопрос был, как пощечина. Трудно сравнивать слово и действие, но ощущение оказалось именно такое – словно по щеке ударила женская ладонь, и не символически – хлестко и больно.
– Вали отсюда нахер! После помоешься!
Он выскочил из предбанника. Успел, захлопывая дверь, услышать еще пару слов о себе – нелестных и нецензурных. Митрофан, латавший неподалеку сеть, взглянул удивленно, Алька отвернулся от него и бросился прочь с подворья…
Видеть никого не хотелось. Он быстро пересек улицу, пошагал в сторону и вскоре очутился среди маленьких, на несколько грядок, огородиков, обнесенных низенькими заборчиками – явно не от людей огороженных, от скотины… Сел, даже скорее рухнул на землю, привалился спиной к нагретым солнцем жердинам…
Сидел долго, часа два, а может, и дольше. Потом поднялся и решительно направился обратно. Сомнений и колебаний не осталось. Командир был прав, на все пятьсот процентов прав. Любишь ее? После всего – любишь? Ну так иди к ней… И он идет. И сделает этой ночью то, что хочет, что хотят они оба, а проклятое прошлое пусть горит в аду синим пламенем.
В бане – пусто, парилка уже подстыла, но Алька париться не собирался, вымылся быстро, по-солдатски, так же быстро простирнул бельишко. Натянул форму поверх чистого тельника, пошагал к дому.
И замер в сенях… Застыл. Остолбенел. Хотелось развернуться и уйти, а потом всю жизнь сомневаться и убеждать себя, что ничего не было, послышалось, примерещилось… Он не ушел. Тихо-тихо потянул на себя дверь, сквозь приоткрывшуюся щелку теперь гораздо отчетливее донеслось ритмичное постанывание и тяжелое мужское дыхание.
В следующее мгновение исчезла последняя возможность сомневаться и убеждать себя. Он услышал голос Настены.
– Еще… еще… еще-о-о-о-о… Сделай мне больно!
Алька толкнул дверь. Она закрылась мягко, бесшумно… И в то же время лязгнула и грохнула, отгородив несокрушимой броневой преградой кусок Алькиной жизни.
…Голос не дрогнул, голос звучал с мертвенным спокойствием, когда Алька сказал Командиру:
– Я один отправляюсь на Станцию. Совсем один.
Часть пятая
Жаркая Арктика
1. Пароход плывет, да мимо пристани
Топливного насоса на катере не имелось. Топливным насосом работал Хват – вытащил из трюма очередную бочку горючего, подхватив ее своей чудовищной клешней. Другой рукой, нормальной, отвинтил пробку, опрокинул емкость над горловиной бака… Нефть полилась темной вязкой струей.
Честно говоря, поначалу Алька думал, что они с Командиром захватили пароход. Натуральный небольшой пароход, с паровым котлом, работавшим на мазуте, или на угле, или даже на дровах… Да и трудно было думать иначе, глядя на возвышающуюся над катером трубу, извергающую густые клубы дыма.
Но оказалось, что на судне стоит двигатель внутреннего сгорания… Своей простотой он напоминал те макеты, на которых в школе объясняют самые азы автомеханики: это, дети, поршень, это цилиндр, а это кривошипно-шатунный механизм. Разве что школьные макеты выполнены в разрезе да устроены чуть сложнее… Примитивный движок катера работал на сырой нефти – ни карбюратора, ни электрической системы зажигания, вообще ни одной электрической цепи. Горючее самотеком поступало из высоко расположенного бака и смешивалось с воздухом прямо в цилиндре. Бак стоял относительно небольшой, чтобы не нарушать остойчивость, – и топливным насосом теперь подрабатывал Хват.
Алька мысленно продолжал называть суденышко «пароходиком», как окрестил по первому впечатлению. Неправильно, но какая разница, надо же как-то называть… Имени собственного рыбнадзоровская посудина не носила, лишь полустертые номера на бортах: «Р-13»… Нехороший номер, несчастливый, – хотелось бы надеяться, что лишь для предыдущего экипажа.
Как нужно управлять пароходиком, они разобрались быстро: штурвал да два рычага, не бином Ньютона. Но долго не могли запустить движок, заглохший во время перестрелки, а спросить было уже не у кого, рыбнадзоровцы и впрямь оказались ребятами отмороженными и все полегли в бою, все шестеро.
