Он говорил с Фавном, будто бы старик был равен с ним, с Богом, значит, он все‑таки не Бог? И разве станут Боги бояться такого‑то? Это Фавна‑то, который одно и знает, что вырезать из чурок кривобокие елочки? А еще он знает, как сломать окошко, напомнил себе Тим. Может, именно поэтому и страшится его коротконогий – как бы ни разбил чего нарочно опять? К тому же человечек ясно предложил свою помощь. Вот только в чем? Анику они и без него освободили. С этого шута в свое время за то спросится. Он же, Тим, и спросит. Но мало ли на что может пригодиться? Давай, старый, соглашайся! Ну, давай же!
Однако Фавн и не подумал ничего похожего сотворить. Он, в свою очередь, заговорил, будто издеваясь с умыслом и, как показалось Тиму, мало заботясь о нем и Анике, по крайней мере, в наличный момент:
– М‑да. Примите уверения в моем почтении… Откуда бы это? Не знаете? Вот и я пока не припомню. Но вы все поняли неправильно! – Фавн уже не произносил слова, а торжественно вещал: – Меня вовсе не отпускали официально! Я вышел сам! Своей волей! И, как видите, не в одиночестве!
– Откуда вышли? Из Вольера? – припухлое личико уродца приобрело совершенно сумеречно‑бледный оттенок, будто он смотрел на них с затемненного дна реки. Будто рыба, которая хочет увильнуть прочь под разлапистую корягу, но не видит способа, как это сделать.
– Из него, родимого. А что вас так удивляет? Разве на этот случай не оставлен некий ВЫХОД для избранных? Или вы думали, я стану пребывать в беспамятном смирении до самой моей смерти? Которая, кстати сказать, не за горами. Поэтому терять мне ровным счетом нечего. Но я пришел не для того, чтобы мстить. Можете быть спокойны хотя бы на этот счет.
– Спокойны? Спокойны?!! Кто смеет здесь даже заикаться о спокойствии! – Человечек, выдававший себя за Радетеля, неожиданно позабыл про свой испуг, глазенки его вернулись в прежние размеры и теперь блистали неподдельным, но и каким‑то невозможно запредельным гневом. – Кажется, я начинаю понимать! Вы специально притащили в мой дом эту пакость! – тут он указал на Тима. – В мой дом существо из Вольера! Благодарю покорно, у меня уже есть одно! И хватит! Или вы решили натравить на меня это жалкое создание? И даже изволили вооружить его деревянной шпагой, как в допотопном цирковом балагане? Ничтожный вы болван! И это Фавн, «Ужас Большого Ковно»? Может, и был лет сорок назад! Ха‑ха‑ха! – Человечек зашелся в хриплом смехе, но никому больше не было смешно. Напротив, Тиму стало жутко. – Вы что же, теперь предводительствуете у обезьян? На волю, в пышные джунгли? Только здесь вам не оазисы с пальмами и не тропики, вы очень и непоправимо ошиблись, мой дражайший самозваный диктатор. Отправляйтесь‑ка откуда пришли и поскорее, пока я не вызвал соседей на подмогу! И так и быть. В виде чрезвычайного одолжения и в связи с нехваткой свободного времени – что значительно важнее, я сделаю вид, будто ничего не случилось! Закрою на происшедшее глаза, и ВЫХОД, заодно, кстати, тоже. Чтобы вы в другой раз не шастали! И это существо заберите отсюда немедленно! – он с ненавистью посмотрел на Тима и его аршин, потом перевел взор на Анику: – Обезьяну в клетку! Это последнее мирное предложение!
Надо было что‑то сказать и что‑то сделать, но столько противоречивых мыслей и чувств нахлынуло одновременно, поэтому Тим продолжал стоять, как и стоял, на одном месте и судорожно пытался решить, какое из всех его побуждений самое верное. Отхлестать наглеца аршином по надутым от важности щекам? Заставить взять свои слова обратно, даже если придется нарушить второй завет? Наплевать да и позабыть, схватить в охапку Анику и деру со всех ног долой? Или попробовать объясниться хотя бы с помощью Фавна? Чтобы косолапый человечек понял, наконец, – вовсе они не желают ему плохого, даже сейчас, и лучше бы им договориться. На последнем Тим и остановился, это было вполне по‑человечески достойно, тем более Радетель, если он и в самом деле Радетель, существо все‑таки высшее и, стало быть, порешит все наидобрейшим способом. А то, что злится теперь, так чему же удивляться? Ежели к тебе в дом без спросу вломились среди черного часа, разве станешь за то благодарить? Тим начал осторожно, стараясь без нужды не припоминать причиненного ему и Анике зла:
– Ну, пусть ты Радетель. Я согласен, хотя и не понимаю, как это быть‑то может? Но вот я же веление твое выполнил. Исполни и ты мою просьбу. Отпусти подобру‑поздорову. Мы уж к себе пойдем потихоньку. Я и Аника. И Фавн, коли пожелает, – Тим и голову пригнул в поклоне, ничего, шея не переломится, даже если правый перед виноватым кланяется.
– Какое еще веление? Чтоб мне из Коридора живым не выйти! Ничего не понимаю! – уже в неподдельной ярости воскликнул человечек, потрясая отчаянно вздыбленными, растрепанными кудрями. – Чего эта образина тут мелет? Надо же, курица запела петухом! – Он кинул бешеный взгляд на Фавна, словно бы желая ответа единственно от него и не принимая Тима в равные собеседники. Но Фавн молчал. Гордо и спокойно. Как если бы выжидал равнодушно дальнейшего.
Пришлось Тиму вновь объясняться самому. Хочет косолапый его слушать или нет, а ничего не поделаешь. Хотя и странно все это. Чем же этаким Тим получался плох, что и слова нельзя от него по‑хорошему принять?
– Я о мальчике. О Ниле. Которого ты отличил. А ведь против завета это. И заботиться стану и любить, если ты велишь, особенно перед всеми прочими ребятишками. Он ничего себе малыш, пускай и глуповат слегка, да видать, намыкался с прежними‑то родичами…
Дальше все произошло в одно мгновение, Тим и опомниться не успел. Зато увидел как бы все разом и все в едином, неразделенном на части времени. Как Фавн сделал отчаянный, упредительный жест – молчи, окаянный, молчи, ни слова больше! Да и сказанное – лишнее! И как потешный человечек превратился на его глазах в огромную, неистовой злобы ощерившуюся крысу. И звук, рычащий и клокочущий: Р‑уоа‑р‑уоа! Он опоздал даже поднять свой аршин, чтобы замахнуться вовсе не для нападения, нет, а лишь бы защитить себя. Но хваткие, цепкие крысиные когти уже впились в его шею. Р‑уоа‑р‑уоа! Тим стал задыхаться.
Конечно, то была никакая не крыса, его подвело прыткое воображение, но уж больно похоже вышло, когда Радетель бросился на него. Он подумал еще поначалу, будто сможет устоять против маленького и щуплого, в чем душа только держится. И ниже его ростом к тому же. Да куда там. Это точно Радетель. Силища какая‑то необыкновенная была в его пальцах‑когтях, нечеловеческая, уж справиться с ней не было у Тима возможности. Он обронил аршин, пытался сорвать страшные когти и вздохнуть, но лишь слабое трепыхание бабочки, зажатой в беспощадном кулаке, выходило у него, и более ничего не мог он поделать. Он слышал, как отчаянно и безумно кричала Аника. Он видел, как бросился к нему на выручку Фавн, и нож‑саморез в его руке он видел тоже. И как отлетел Фавн вместе с тем ножом, отброшенный резким ударом крысиной лапы – да так, что рухнул старик навзничь, будто бы дух из него вон. Зато на горле стало свободней, чем Тим немедленно и воспользовался, желая выскользнуть из смертельных крысиных захватов. На мгновение смог он вздохнуть, будто вынырнул, но лапа тотчас вернулась на место, и он снова стал уходить под воду. Он еще понимал, что злобный крыс, из синего с белой мордой превратившийся в скопище черных жужжащих точечек‑мух, повалил его в безумном порыве на пол и теперь дожимает, додушивает, добивает неизвестно за какую вину, а может, одного за всех. И делать Тиму теперь нечего, остается лишь умирать – и на обратную сторону земли, а он еще ничего толком не познал на этой!.. Как жаль. И как же Аника и его любовь? И как же Фавн, и их с Тимом дружба, которая вот только что родилась на свет? Свет, свет ты мой!
