В комнате, к моему великому изумлению, Мартынова не было. Я покосился на оставленную приоткрытой дверь, ведущую в соседнюю комнату. Константин Евгеньевич тем временем уже опустился в продавленное кресло, в котором еще минуту назад сидел Мартынов.
– Как там у вас сейчас? – осведомился гость, глядя на меня внимательным взглядом умных глаз.
– Ничего, – неопределенно ответил я.
– Какой ужас! Кто бы мог подумать, что найдется человек, способный поднять руку на Самсонова.
Я был совершенно с ним согласен. Но пока его слова никак не объясняли причину визита, и я терпеливо ожидал продолжения.
– Не знаю, что там у вас произошло, но арест Альфреда кажется мне совершеннейшей нелепицей.
– Мне тоже, – искренне согласился я.
– Почему именно он?
А не вы все – так следовало понимать.
– Не знаю, – сказал я. – Говорят, Загорский угрожал Самсонову.
– Вы сами в это верите?
Подразумевалось, что я должен ответить отрицательно, но я знал то, чего не знал мой гость, – о конфликте между Загорским и Самсоновым. Поэтому я лишь неопределенно пожал плечами.
– Я уверен, что невиновность Альфреда будет доказана, – убежденно сказал Константин Евгеньевич.
Лично для меня цель его визита все еще не прояснилась.
– Очень жаль, что все сложилось так нескладно, – сказал гость. – Вы привыкли, наверное, к коллективу?
– Какая-то привязанность есть, конечно.
– Но не более того, – понимающе кивнул мой собеседник. – Что ж, расставаться, следовательно, вам будет не трудно.
– О каком расставании вы говорите?
– Вашу программу теперь закроют…
– Напротив, нам уже объявили, что от нас ждут новых сюжетов.
Константин Евгеньевич посмотрел на меня с мягкой иронией и уверенностью умудренного житейским опытом человека.
– Нет. Как бы обидно это ни было, но ничего не получится. «Вот так история!» – это программа Самсонова. И она уйдет вместе с ним. Ее еще попытаются сохранить, действуя по инерции, но очень скоро убедятся, что ушел самсоновский дух, она умерла вместе с ним. И тогда программу закроют.
Он посмотрел на меня так, словно предвидел мою судьбу. И ничего хорошего, судя по всему, меня не ожидало.
– Вы ведь не москвич, как мне помнится?
Я кивнул.
– Жаль, что первая ваша попытка завоевать Москву окончилась ничем.
Программу закроют, я останусь без работы, и у меня не будет иного выхода, кроме как возвратиться в Вологду. Вот каким виделось ему мое будущее.
– У вас никого нет в Москве, кто мог бы вам помочь?
– Нет, – запечалился я.
– Я бы не хотел, чтобы первая же встреча с этим городом закончилась вашим поражением. Я давно искал такого человека, как вы, – молодого, умного, не избалованного жизнью. Считайте, что нас свело несчастье, которое тем не менее позволило нам сойтись. Хотите работать у меня?
Он посмотрел на меня внимательным и требовательным взглядом. Этот взгляд давил, не давая сделать очередной вздох. Я промычал что-то нечленораздельное.
– Мне нужен помощник, – сказал Константин Евгеньевич. – Не курьер, не секретарь, а именно помощник. Альтер эго. Мое второе «я».
В его взгляде появилась цепкость, как будто он старательно выуживал малейшие изменения моего настроения.
– Жизнь очень непроста, – продолжал он. – И кто же поможет и направит, как не человек, знающий здесь всех и вся? Кто поможет увидеть перспективу? И, это очень немаловажно, даст возможность не думать о материальной стороне жизни.
Он продолжал удерживать меня в поле своего цепкого взгляда.
– Я с уважением относился к Самсонову. И к делу, которым он занимался. Но в одном мы с ним наверняка разошлись бы, доведись нам работать вместе. Я имею в виду размер вознаграждения, которое он выплачивал людям. Потому что считаю, что платить надо по высшей ставке. Только тогда человек отдает работе всего себя.
Самсонов, следовательно, нам недоплачивал, так надо было понимать.
– Я буду платить вам больше, Евгений, – сказал гость, будто прочитав мои мысли. – Много больше.
Он не говорил – на сколько, и речь, таким образом, пока шла лишь о моем принципиальном согласии.
– А что я должен буду делать? – осведомился я.
У меня не было ни малейшего желания обсуждать эту тему по причине ее полной бесперспективности, но отказать сразу и бесповоротно почему-то не хватало духа.
– Меня очень подкосил арест Альфреда, – сказал Константин Евгеньевич. – Я очень рассчитывал на него, но… – Он развел руками. – Вы помните о поездке в Германию, о которой мы с вами говорили?
Я молча кивнул.
– Должен был лететь Загорский, а его арестовали. И теперь эта поездка станет началом вашей работы у меня. – Мой гость ободряюще улыбнулся.
Он с необыкновенным упорством возвращался к тому же самому вопросу. Я хотел было отказаться, но не успел. Потому что Константин Евгеньевич произнес:
– Естественно, лучше бы никому не говорить о том, что вы полетите в Германию вместо арестованного Альфреда.
– Почему? – вырвалось у меня.
Любопытство взяло верх.
– Загорский арестован, и сыщики, я думаю, сейчас суют свой нос во все дела, к которым он имел хотя бы малейшее отношение. В моем случае все чисто, но мне не хотелось бы терять время на объяснения с кем бы то ни было.
– Если все чисто, то бояться нечего, – хмыкнул я.
Это было вызывающе и дерзко, но мой гость не заметил этого или только сделал вид, что не заметил.
– Вы когда-нибудь сталкивались с представителями так называемых правоохранительных органов, Евгений?
Я ответил нечто невнятное.
– У них всегда очень много вопросов, – продолжил свою мысль Константин Евгеньевич. – Так много, что общение с этими людьми отнимает уйму времени. – Подумал и добавил: – И нервов.
Скользкий тип. Скользкий и неприятный, несмотря на всю свою лощеность. Я всегда старался держаться от таких подальше. Открытым текстом я ему этого, конечно, сказать не был готов, но решение выпроводить его возникло во мне окончательно. Я вскинул голову, готовясь объявить о своем отказе, и вдруг увидел Мартынова. Он выглядывал из-за приоткрытой двери и подавал недвусмысленные знаки, призывая ответить гостю согласием.
– Итак? – склонил голову набок мой гость, разглядывая меня с заинтересованным прищуром.
Мартынов сделал зверское лицо.
– Я подумаю, – сказал я, давая понять своим тоном, что почти согласен.
– Думать уже некогда, – скупо улыбнулся Константин Евгеньевич. – Времени у нас не осталось вовсе.
