Я не стал его разубеждать: конечно, мое лицо было ему знакомо по последним выпускам нашей программы.
Вновь появился человек, несколько минут назад встречавший нас у входа. Виктор уже полулежал в кресле.
– Готовы? – спросил я его.
– Минуточку! – всполошился он, обводя взглядом павильон и всех, кто в нем находился, как будто хотел унести с собой в прошлое частицу этой жизни.
Но нет, эта жизнь все-таки не очень ему нравилась. Он улыбнулся – улыбка была печальной – и с чувством сказал:
– Как хорошо, когда оно вот так вот!
Наверное, хотел сказать, что рад возможности распрощаться с этой жизнью, которая была ему совсем не по нутру, и окунуться в другую, где ему, по смутным воспоминаниям, было много лучше.
– Пора! – поторопил я.
Он кивнул. К нему подступился наш гипнотизер. Через несколько минут все было готово. Виктор лежал в кресле, закрыв глаза, и размеренно дышал, так что был похож на спящего.
– Проблем не будет? – обеспокоился я.
Гипнотизер покачал головой.
– Он сейчас что-нибудь слышит?
– Он слышит все. Но все забудет, когда очнется по моей команде.
В павильоне уже появились люди, до сих пор скрывавшиеся от глаз нашего героя. Ко мне подошла Светлана.
– Ну как? – осведомился я.
– Звук нормальный.
– Я не о том, – засмеялся я.
И она, поняв, тоже засмеялась.
– Все в порядке, Женя.
Взъерошила мне волосы.
– Но еще посмотрим, каким он будет императором.
– Хорошим. Я в него верю.
Кресло с Виктором уже катили в соседний павильон, где был воссоздан интерьер императорской спальни. Там его уложили в кровать, предварительно переодев в ночную рубашку. Гипнотизер ходил по павильону, нервно похрустывая пальцами, и торопил.
– Не надо затягивать! Пора его возвращать!
Я быстро переоделся в костюм гвардейского офицера. «Спальню» уже покинули все посторонние. Оставались: император Павел, я – его адъютант и гипнотизер. Очень скоро Павел начал пробуждаться. Гипнотизер ушел. Мы остались вдвоем.
Павел Первый открыл глаза и увидел нависший над ним балдахин. Некоторое время он лежал неподвижно, пытаясь понять, где он находится. Наконец повернул голову и увидел меня. Я щелкнул каблуками. Звякнули шпоры.
– С пробуждением, ваше величество! – елейным голосом произнес я.
Император смотрел на меня с сомнением и подозрительностью.
– Прикажете одеваться? – спросил я.
Павел только сейчас заметил, что на нем ночная рубашка. Я щелкнул пальцами. Опочивальня тотчас наполнилась людьми в расшитых камзолах. С буклей их париков сыпалась взаправдашняя пудра. Они принялись облачать императора в панталоны и мундир, а я между тем, не давая Павлу времени на размышления, уже вводил его в курс государевых дел.
– Посол гешпанский и посол аглицкий просят аудиенции у вашего величества.
Я отвлекся от содержимого сафьяновой папочки и выразительно посмотрел на своего императора.
– Не сегодня, – после некоторого раздумья ответил Павел.
Я видел, что он еще не сориентировался и вряд ли понимает, что происходит вокруг него.
– Несколько указов, ваше величество, ожидают вашей подписи. Указ о беглых крестьянах. Указ о Синоде. Указ о смешении астраханского губернатора.
Я протянул императору папку с указами. Он всмотрелся в аккуратную вязь непонятных для него слов, и что-то в нем, как мне показалось, дрогнуло.
Начал верить, что все происходящее – не сон. А я уже протягивал ему гусиное перо – для подписи. Слуги мешали, и он отстранил их осторожным, совсем не царским, жестом.
– Где подписать? – спросил он у меня.
Подпись поставил там, где я указал. Вывел нетвердой рукой: «Павел». Подумал и добавил: «Первый». Чтоб историки не запутались, наверное. Один указ. Другой. Третий. Когда он поставил последнюю подпись, я быстро выхватил папку у него из-под руки.
– Еще графа Кружилина прошение, – доложил я. – Из Шлиссельбургской крепости пишет, просит ваше величество о снисхождении.
– А что там такое с этим… как его…
– С Кружилиным, ваше величество. К повешению приговорен.
У нашего Павла округлились глаза.
– За что? – спросил он, подумав.
– За казнокрадство, ваше величество.
Павел в нерешительности пожевал губами. И не хотелось вмешиваться в ход событий, случившихся до него и явно без его участия, и в то же время не мог решиться на отказ выслушать доводы приговоренного к смерти.
– Когда?
– Что когда, ваше величество?
– Повесить его когда должны?
– Завтра, ваше величество. В аккурат после захода солнца.
Павел обвел взглядом мельтешащих вокруг слуг, скорбно взглянул на меня и, по-моему, вздохнул. Наверное, хотел о чем-то спросить, да при посторонних не решался.
– Ладно, позже напомнишь, – принял он решение.
Я мысленно поаплодировал ему. Он оказался не черствым и не кровожадным правителем.
Я не стал дожидаться, когда мы останемся с ним с глазу на глаз и он непременно спросит меня, действительно ли мы перенеслись с ним в прошлое, и вызвал на сцену новых действующих лиц. Вновь появились слуги, внесли стол, стулья и столовые приборы. Павел вопросительно посмотрел на меня.
– В Петербурге неспокойно, ваше величество, – доложил я. – Среди гвардейцев смута. Вам придется отужинать здесь, в опочивальне.
На его лицо легла тень тревоги, но вряд ли он испугался по-настоящему. Я был рядом, и нас окружало множество людей. Император, наверное, считал, что в такой обстановке лично с ним не может случиться ничего плохого.
Тем временем стол заполнялся изысканными яствами. Молочный поросенок, рябчики и еще множество всевозможной снеди казались реквизитом к съемкам масштабной исторической картины. Вряд ли наш Павел в жизни видел что-либо подобное. Он наблюдал за приготовлениями к ужину с таким же выражением потрясения на лице, с которым полчаса назад осматривал интерьер «секретного научного центра». Я позволил ему сполна насладиться этой зрелищной и вызывающей необыкновенный аппетит картиной, после чего вновь вернул его к государственным делам.
– С гвардейцами что-то надо делать, ваше величество, – подсказал я.
– А что там гвардейцы?
– Бунтуют, ваше величество. Намедни был захвачен их лазутчик. Под плетьми показал, что смута разрастается, осмеливаются ваше величество осуждать.
Павел с беспокойством взглянул на меня, пытаясь определить – не шучу ли, но у меня было такое лицо, что стало понятно – не до шуток. Он явно растревожился, но пока не знал, как поступить. Снова оглянулся на слуг, очень мешавших своим присутствием, потому что при них он не осмеливался спросить меня напрямую, что происходит, но и прогнать их пока не смел. Не император. Трудно стать им в одночасье, имея за плечами сорок лет той рабской жизни, которую он вел все эти годы.
