– Нет! – сказал я. – Этого мы не покажем!
И Светлану было жалко. Она так старалась. Я подошел и приобнял ее.
– Пусть это будет нашим подарком к их свадьбе, – шепнул я.
22
Первым эту новость принес Демин. Вошел в комнату и с порога выпалил:
– Я знаю, вы будете смеяться, но нас кинули!
У него был вид безумца.
– Проблемы? – беззаботно уточнил я.
– Ты видел новую эфирную сетку?
– Нет, – сказал я изменившимся голосом.
Только теперь я понял, что подсознательно все последние дни ожидал неприятностей.
– Наша «Вот так история!» передвинута на половину первого ночи!
– Этого не может быть! – не поверила Светлана.
– Хотелось бы надеяться.
– Откуда у тебя сведения?
– Сказали девчонки из секретариата Касаткина.
Я сдернул телефонную трубку с рычага.
– Этого не может быть, – повторила Светлана.
Касаткин был у себя.
– Это Колодин, – сказал я. – Насчет эфирной сетки – это правда?
– Ты о чем, Женя?
Но голос был фальшивый. Неестественный очень голос. И все он прекрасно понял, конечно же.
– Нашу программу поставили за полночь – так?
– Я еще не смотрел раскладку.
А голос все плыл, выдавая его с головой.
– Но почему? – возмутился я. – В чем причина?
– Я ничего не знаю, Женя. Сеткой занимается Огольцов, ты же знаешь, к нему все вопросы.
После этих его слов я окончательно понял, что все – правда, если чиновник начинает переводить стрелки, последние сомнения можно отбросить.
– Это же ночь! – сказал я, ожесточаясь. – У нас там будет ноль целых ноль десятых зрителей! Вы же убиваете мою программу!
– Женя! Все вопросы к Огольцову! Поговори с ним, может, это еще и не подтвердится.
Сидящий напротив меня Демин зло теребил ус.
– Ты же знаешь, Женя, что я прекрасно отношусь к тебе и твоей программе…
С Касаткиным не о чем было разговаривать. Он все будет валить на Огольцова, одновременно клянясь в собственной лояльности нам, и позиция у него замечательная. Железобетонная позиция, не сковырнешь.
Я швырнул трубку на рычаг.
– Ну что? – спросил Демин.
– Ничего! – огрызнулся я и отправился к Огольцову.
Гена в своем кабинете давал интервью нашему же каналу. Заливался соловьем, когда я вошел, но с моим появлением захлебнулся воздухом и замолчал. Интервьюировавшая его тележурналистка с недовольством взглянула на меня, но я не обратил на нее никакого внимания.
– Я хочу поговорить с тобой.
– У меня интервью, – вильнул Огольцов. – Ты же видишь.
– Я подожду.
Он понял, что я не уйду.
– Потом у меня совещание.
– Уделишь мне пару минут перед совещанием.
– Мне еще надо подготовиться.
– Совещания готовятся загодя, а не за две минуты до начала.
Гена вздохнул и скорбно посмотрел на свою недавнюю собеседницу.
– Отложим на часок, – попросил я. – Камера пусть останется, потом мы закончим.
Погасили софиты, отчего в кабинете стало как-то сумрачно и неуютно.
– Я слышал, эфирная сетка готова.
– М-да, – без особого энтузиазма подтвердил Огольцов.
– Можно взглянуть?
Он совсем потух. Значит, все правда.
– Что такое? – сказал я. – К чему эти революции? Каким образом меня вытолкали за полночь?
– Это решение Совета.
– Ты только не прикрывайся Советом.
– Я такие вопросы единолично не решаю, ты же знаешь. Был Совет, договорились отдать прайм-тайм телекомпании «Стар ТВ», таким образом программы других компаний сместились. Эфирное время ведь не резиновое.
– У меня наивысший рейтинг в стране!
– Я знаю.
– Мне письма приходят мешками, почтовая служба плачет!
– Я знаю.
– А ты новой сеткой убиваешь программу!
Огольцов вскинул руки, будто останавливая меня.
– Женя! Я был против! – сообщил он. – Я был за тебя! Но ты же знаешь, какое условие поставил от имени «Стар ТВ» Боголюбов! Или мы все берем пакетом и ставим боголюбовские программы в лучшее время, или он уходит на другой канал. И когда встает вопрос – твоя программа или боголюбовский пакет…
Гена развел руками.
– Мы ведь одной твоей программой эфир не заполним, у тебя хронометраж тридцать минут, а у Боголюбова – часы. И как ты думаешь, в чью пользу будет выбор?
Он посмотрел на меня, как на маленького несмышленыша.
– Но дело даже не в этом, – сказал Гена, понизив голос, как будто в кабинете, кроме нас с ним, был еще кто-то и он не хотел, чтобы чужие уши слышали то, что он мне говорил. – За твою программу бороться было невозможно в принципе. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Нет.
– Этот последний «Телетриумф»…
Я напрягся, и Гена, заметив это, еще больше добавил сочувствия в свой голос.
– Извини, я буду говорить не очень приятные вещи, но… – Сделал паузу. – Случившееся всеми было расценено как провал. Твой, Женя, провал, и твоей программы соответственно тоже.
Это было так несправедливо, что я не нашелся, что ответить.
– Нулевой результат при участии в семи номинациях одновременно – это симптом.
Я протестующе вскинулся.
– Это не мои слова! – поспешил уверить меня Гена. – Это мнение телевизионной тусовки. К ней можно относиться по-разному, но игнорировать – ты уж извини.
– А на мнение телезрителей тебе наплевать?
– Если бы сетку вещания составляли телезрители! – мечтательно и печально протянул Огольцов. – Ты пойми, Женя, я всей душой – за тебя, но…
Касаткин – тот чиновник опытный. А Гена Огольцов еще только учится, но, надо отдать ему должное, науку схватывает на лету, и линия поведения у него – один к одному касаткинская. Лично я, мол, за, но вот обстоятельства, брат, они ведь сильнее нас, и тут ничего не поделаешь. Касаткин все валил на Огольцова, Огольцов все валит на Совет, все вроде бы за тебя, но только вот конечный результат почему-то получается плачевный.
– Ты хоть понимаешь, что программе – конец? – спросил я.
– Ну зачем же так мрачно.
– Ты дурака решил валять?
