– Неужели все так заурядно?
– Да.
– А зачем же в таком случае ваш товарищ ехал за вами?
– Демин? Опасался, наверное.
– Чего опасался?
Они хотели из Гончарова сделать какого-то вурдалака? Или из меня сделать вурдалака? Или еще из кого-то? Я окончательно запутался…
– С этим Гончаровым тогда не все было понятно, – сказал я. – Он сорвал нам съемку и исчез, бесследно. А тут еще это непонятное удостоверение, которым он размахивал перед носом нашего артиста. Поэтому Демин к нему и отнесся с настороженностью.
– Значит, в тот раз у вас с Гончаровым разговора о Боголюбове не было?
– Нет!
– И к Боголюбову вы вскоре пошли по собственной инициативе?
– Да!
– А Гончаров Боголюбова не знал вовсе?
– Не знал!
– И даже не упоминал о нем?
– Не упоминал!
– Вы уверены?
– Абсолютно!
– И на церемонии «Телетриумфа» вы с Гончаровым эту тему не обсуждали?
– Совершенно верно!
– И после – тоже?
– Ну конечно!
– А вот у меня есть сведения, – начал Ряжский, и у меня отчего-то сжалось сердце, – что Гончаров настаивал на том, чтобы договориться с Боголюбовым, не ссориться с ним. Это на следующий день было.
Было! Я вспомнил! Гончаров сказал, что не спал ночь, обдумывая случившееся на «Телетриумфе», и решил – он так решил! – что мы должны пойти на попятный. Я уж и забыл об этом, а мне вот напомнили. Я-то знал всю никчемность всех этих разрозненных фактов, не придавал им значения, а у Ряжского, похоже, на этих мелочах была выстроена вся причинно-следственная цепочка, я вдруг эту цепочку увидел очень явственно и обнаружил, что все мелочи четко ложатся одна к другой и с их помощью все можно объяснить, не так объяснить, как представлялось мне, а так, как виделось Ряжскому, и что самое главное – его схема, так же как и моя, практически не имела изъянов и, следовательно, обрела право на существование.
– Вы делаете неправильные выводы, – пробормотал я. – Это какая-то ошибка. Да, Гончаров говорил об этом, но у него такая привычка была – влезать в вопросы, которые его совершенно не касались.
Эта чертова лампа совсем меня измучила. Свет был нестерпимо ярок, и от него болели глаза.
– Я хочу отдохнуть. Давайте перенесем этот разговор на завтра.
– Вы не можете отсюда уйти.
Как обухом по голове.
– Я арестован? – опешил я.
– Пока только задержаны.
Что в лоб, что по лбу.
– Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы.
– Ваше право, но хочу предупредить, что так вы себе только навредите.
Себе я уже ничем навредить не могу. Они провозились со мной еще минут двадцать, но я уперся. Тогда тот, что сидел за моей спиной, вдруг вынырнул передо мной со стопкой листков и сказал:
– Подпишите.
Он, оказывается, все это время вел протокол допроса. Я его внимательно прочитал – страницу за страницей. Там все было так, как я говорил, никакой отсебятины, но теперь мои слова, перенесенные на бумагу, казались зловещими, как будто я сам себя опутал паутиной и заметил это слишком поздно.
– Там что-то не так? – озаботился Ряжский.
– Нет, все верно.
Я поставил свою подпись. Протокол поместили в папку. Я ожидал, что теперь-то они от меня отстанут. Но не тут-то было.
– Итак, вы обсудили этот вопрос с Гончаровым, – сказал Ряжский. – Я имею в виду историю с «Телетриумфом». И что дальше?
Ничего для меня не закончилось, оказывается. Они сделали вид, что готовы дать мне передышку, поймали на крючок, и, когда я расслабился и подписал протокол, они вернулись к прежнему. Они были чертовски жестки. Не жестоки, а именно жестки. Со мной, кажется, никто прежде так не обходился.
35
Меня спас Касаткин. Он примчался за мной поздней ночью, когда я уже почти слетел с катушек от многочасового беспрерывного допроса, от дотошной въедливости Ряжского и от его возвратов к одним и тем же вопросам, которые задавались безвариантно, слово в слово, и я так же, слово в слово, неизменно на них отвечал.
Сначала что-то произошло, я не понял, что именно. Раздался телефонный звонок. Ряжский снял трубку и держал ее возле уха очень недолго, а сказал так и вовсе только одну фразу, в самом начале: «Да, это я». Потом он ушел, и его долго не было. Допрос продолжался, но его стремительный бег вдруг замедлился, словно именно Ряжский был мотором всего. Он вернулся, но как будто растерянный, и его было не узнать. Он задавал вопросы, но теперь это выглядело не как тщательно расписываемая шахматная партия, а как какая-то формальность, которая и самому Ряжскому была в тягость. Потом ему снова позвонили, и он снова ушел, прихватив папку с уголовным делом, а вернулся через некоторое время уже без папки. Новые вопросы, и опять все выглядело как скучная пьеса. Вот тут-то я и понял, что что-то там у них не заладилось.
А вскоре приехал Касаткин. Его я увидел, когда меня привели в другой кабинет. Стояла глубокая ночь, здание прокуратуры казалось безжизненным, и свет в коридорах был пригашен, и это была жуткая картина, поверьте: совершенно пустынные коридоры, полумрак, гулкое эхо наших шагов. Впереди шел Ряжский, за ним я, а уж за моей спиной – эти трое, что участвовали в допросе. Ряжский открыл одну из дверей, а за ней оказался просторный кабинет, залитый ярким светом, у меня и так глаза болели от проклятой лампы, и я даже зажмурился в первый момент, а когда все же их открыл, увидел Касаткина и еще какого-то человека, наверное, хозяина этого большого кабинета.
Касаткин подошел ко мне и долго всматривался. Выглядел я, наверное, неважно, потому что Касаткин нахмурился.
– Едем, – сказал Касаткин и подтолкнул меня к двери.
Его машина стояла у подъезда прокуратуры, а рядом прохаживались трое здоровяков. Я посмотрел на Касаткина.
– Это наши, – сказал он. – Прошу!
И сам распахнул передо мной дверцу своего авто. Я сел на заднее сиденье. Касаткин устроился подле меня, а здоровяки забрались в припаркованный неподалеку джип. Значит, у Касаткина появилась охрана. Прежде он обходился без нее.
– Боголюбова убили, – сказал я.
– Знаю.
Касаткин потянулся к водителю:
– Едем! Ты где живешь? – Это уже ко мне.
Я назвал адрес.
– Едем к нему! – сказал Касаткин.
Откинулся на мягкую подушку сиденья.
– Про Боголюбова знаю, – со вздохом сказал он. – Мне еще днем сообщили. Но я же не знал, что ты тоже был поблизости! Это твои ребята тревогу забили. Мне позвонила Светлана: так, мол, и так, Женя пропал, а его сегодня вызывали на допрос. Я начал наводить справки, так мне же сначала не сказали ничего!
