– И все вокруг – ненастоящее, – пробормотал я. – Ненастоящее.
Обернулся к Светлане и Илье.
– Мы будем это снимать!
– Что? – не поняла Светлана.
– Мы предложим нашему герою это испытать. Он откроет для себя параллельный мир.
Это всегда случалось неожиданно. Я мог делать что угодно – разговаривать с кем-то, ужинать в ресторане, вести машину, – и вдруг что-то происходило. Ослепительной вспышкой являлась идея, и когда первый миг восторга проходил и я обретал возможность мыслить спокойно, очень быстро и будто сам собой в голове выстраивался сценарий будущего сюжета, который нам еще только предстояло снимать.
– Человек в возрасте, – сказал я. – Пенсионер или близок к пенсии. Неполитизированный, из тех, что попроще.
Повернулся к Светлане.
– Подыщешь такого по картотеке?
– Попробую.
Еще ничего не понимала.
– Он вдруг узнает, что есть другая жизнь.
– Пришельцы из космоса? – усмехнулся Демин.
Светлана засмеялась.
– Это будет что-то грандиозное, я подозреваю.
– Да, – подтвердил я. – Мы сделаем первоклассный сюжет.
Светлана сдержала обещание, и через несколько дней передо мной уже лежала папка – вновь заведенное досье на нашего будущего героя. Федор Петрович Никаноров. Шестьдесят два года. Работает вахтером в одном из учреждений. Я увидел его фото, и мне подумалось, что все должно удасться на славу.
– Прощупай его, – попросил я. – Узнай, чем дышит.
Чем больше мы о нем узнавали, тем больше он мне нравился.
Демин противился, говоря, что эта съемка нас разорит. Но мы вышли из положения, пригласив в массовку людей, писавших нам письма. Этих людей было много, очень много, и все они были готовы работать бесплатно, из одной лишь любви к искусству, как определила Светлана. И даже с метрополитеном не возникло проблем. Я лично съездил, переговорил. С нас отказались взять деньги и пообещали все устроить наилучшим образом.
– Снимаем! – сказал я наконец. – Про другую жизнь! Про тайную жизнь, о которой никто не знает!
64
Ровно в полночь Федор Никаноров сменился, как это было всегда, и, ради приличия покалякав некоторое время со своим сменщиком, вышел на опустевшие ночные улицы Москвы. На перекрестке, в коммерческом киоске, Федор Петрович купил пачку сигарет для себя и жевательную резинку для своего внука, который должен был навестить Никанорова на следующий день. Продавец киоска еще не успел отдать Федору Петровичу сдачу, а у тротуара тем временем притормозили две роскошные иномарки, из которых вывалились три здоровенных бугая. Все трое были хорошо и дорого одеты и совершенно пьяны, хотя двое из троих, как успел заметить Федор Петрович, были за рулем. Никанорова тотчас оттерли от прилавка, и он даже не успел получить причитающуюся ему сдачу, но связываться с пьяными богатеями не стал и торопливо пошел прочь, слыша за спиной пьяный женский смех, доносившийся из иномарок. Он прошел два квартала, повернул направо. Здесь были магазины, множество ярких витрин освещало тротуар лучше фонарей. На выставленное в витринах великолепие Никаноров даже не заглядывался – уже привык и к этому великолепию, и к мысли о том, что ничего из этих дорогих вещей ему никогда ни за что не купить. Жизнь изменилась, богатые стали богаче, бедные беднее, и пора было смириться с тем, что так будет всегда. Он никогда об этом особенно не думал, а просто знал, жило в нем это знание, как часто и бывает с людьми, мудрыми по причине своего житейского опыта.
К метро он немного припоздал. Дежурная по станции уже запирала дверь, но Никаноров проскользнул мимо нее и побежал к эскалатору, надеясь, что последний электропоезд еще не ушел. Никаноров почти всегда уезжал последним поездом. Состав убаюкивающе постукивал на стыках пустыми вагонами. Даже здесь, под землей, день заканчивался. Никаноров любил эти ночные поездки с работы домой. Можно было думать как бы ни о чем и тут же забывать собственные мысли. Просто сидеть, глядя в пространство перед собой, и чувствовать, как накатывает сладкая сонливость.
Спустившись на платформу, Федор Петрович с удивлением обнаружил людское столпотворение. Обычно поезда ожидало человек двадцать, не больше, сейчас же на той стороне платформы, с которой всегда уезжал Никаноров, стояли десятки и десятки, если не сотни, людей. Мужчины и женщины, мужчин, впрочем, больше. Все молчаливы и сосредоточений, и их сосредоточенность, как показалось Федору Петровичу, не имела ничего общего с угрюмым молчанием спешащих домой людей. Не успел он об этом подумать, как из тоннеля выкатился состав. Вагоны, как с удивлением обнаружил Никаноров, были заполнены пассажирами, словно все происходило в час пик. Открылись двери. Никто из пассажиров не вышел, зато ожидавшие на платформе люди устремились в вагоны. Все происходившее почему-то казалось Федору Петровичу необычным, хотя он и не мог понять причину этого. Почти все уже вошли в вагоны, на Платформе оставалось совсем немного людей, и среди них Никаноров. Он замешкался, и тут один из стоявших рядом с ним парней сказал вежливо, но твёрдо:
– Ну что же вы, товарищ! – побуждая Никанорова к действию.
Федор Петрович обернулся. Парню было лет тридцать, не больше. Розовощек, широкоплеч, из-под распахнутого плаща виднеется добротный, но старомодный костюм. Ему бы еще комсомольский значок на лацкан пиджака, и образ будет очень узнаваемый. А дальше по платформе еще один такой же «комсомолец». И еще. И еще. Никаноров вдруг обнаружил, что на платформе, кроме него, остались только такие вот, как на подбор, крепыши. Все в одинаковых серо-безликих плащах. И у всех правые руки упрятаны в карманы, где топорщится – что? Никаноров почему-то похолодел.
– Вас ждут, товарищ! – с прежней твердостью сказал «комсомолец», и Никаноров поспешно вошел в вагон.
Двери тотчас закрылись. Состав тронулся. Промелькнула за окнами платформа и крепыши на ней, потом все исчезло, поезд вкатился в тоннель. В вагоне было тихо. Никто не разговаривал. Все были сосредоточенны. И у всех мужчин были галстуки. Вот! Галстуки!!! Только сейчас Никаноров понял, что же ему показалось необычным там, на платформе. Все мужчины в галстуках! Все без исключения! Никаноров за долгие годы перевидал много ночной публики. Влюбленные парочки, возвращающиеся домой дачники, нетрезвые бомжи, дерзкие гонцы в кожаных куртках. Но чтоб вот так, как на подбор – в галстуках? Подобное Федор Петрович видел впервые. Он все больше утверждался в мысли, что происходит что-то необычное, что он попал не туда. Разволновался, но старался не показывать вида, чувствуя себя лазутчиком, проникшим в чужие порядки.
Промелькнула за окнами платформа следующей станции, но здесь остановки почему-то не было, а сразу за станцией поезд вдруг замедлил ход, и всех, кто был в вагоне, одновременно качнуло, как обычно бывает при проходе состава через железнодорожную стрелку, будто электричка, в которой ехал Никаноров, перешла на другой путь. Очень скоро он убедился, что так оно и есть. Знакомых станций уже не было. Почти все время состав шел в тоннеле, лишь изредка мелькали какие-то платформы – незнакомые, скупо освещенные. Было ясно, что состав движется не своим обычным маршрутом, но никто из спутников Федора Петровича не выражал по этому поводу ни малейшего беспокойства, и это совершенно выбило его из колеи. Он все больше чувствовал растерянность. Эти люди знали, куда направляются. Он – нет.
