– Соседи, наверное, уже вызвали милицию.
Демин не сумел увернуться от очередного удара.
– Жень, тебе пора! – встревожилась Светлана.
Я кивнул и выбрался из фургона. На мне была новенькая, с иголочки, милицейская форма. Настоящий сержант.
Тем временем события в квартире Голобородько развивались своим чередом. Леха-Алексей уже несколько притомился, измотанный в ближнем бою, и раз за разом шел в атаку больше по инерции, но было ясно, что надолго его не хватит. Илья вяло отмахивался от противника, как от надоедливой мухи. Анна Николаевна беззвучно плакала, потрясенная видом учиненного разгрома. Наверное, уже успела пожалеть о необдуманно принятом решении разыграть собственного мужа.
Демин наконец изловчился и сгреб притомившегося соперника в охапку.
– Все, – сказал почти нежно. – Потешились – и будя.
Смахнул пот со лба усталым жестом.
– Хорошо еще, что четырех мужей разрешили иметь, а не четырех жен. Во где, в натуре, был бы бой. Буря в пустыне, блин. Битва за Сталинград.
А я уже позвонил в звонок у двери. Открыла мне Анна Николаевна. Прижала руки к груди. Натерпелась страху, бедняга.
– Нарушаем? – строго спросил я.
Женщина пыталась что-то ответить, но у нее не получилось. Я прошел в комнату. Демин прижимал к груди безутешного Бздыка. Тот пребывал в достаточно плачевном состоянии. Не пускал скупую мужскую слезу, но был к этому близок. Алексей воззрился на меня, и я в своей милицейской форме наверняка представился ему продолжением сегодняшних несчастий. Но сосчитать положенных ему за безудержное буйство арестантских суток он не успел, потому что смог оторвать взгляд от погон и перевести его на мою физиономию. Лицо у него вытянулось.
– Э-эх! – выдохнул, выпучив глаза.
И в тех глазах я прочитал приговор себе.
– Держи его! – велел я Демину, поспешно отступая в глубину комнаты, но избежать расправы мне не удалось.
Леха все-таки вырвался, бросился на меня, и мы с ним угодили прямо в шкаф. От сотрясения спрятанная на шкафу среди вещей съемочная камера перевернулась. Наша сегодняшняя съемка закончилась. Но главный наш актер и слышать об этом не хотел. Он мутузил меня с энтузиазмом висельника, которому смертный приговор только что заменили полным оправданием с одновременным присуждением Нобелевской премии в трехкратном против обычного размере.
– Указ! – вопил он. – Президент! По радио! Четыре мужа!
Удары сыпались на меня градом. Хорошо еще, что мужичок тщедушный. А не то не миновать бы мне травматологии.
Демин с трудом оттащил от меня разъяренного Бздыка. Тот тяжело дышал и рвался продолжить схватку. Я поправил истерзанный мундир. Раскаявшаяся Анна Николаевна обнимала мужа.
– Ну хорошо, – сказал я. – Будем считать это началом всероссийского референдума о реформе семьи. В ходе опроса о возможности иметь четырех мужей один голос был подан против…
Леха-Алексей нервно задышал.
– …а другой голос…
Я вопросительно посмотрел на Анну Николаевну. Она прониклась важностью момента, поправила прическу, засмущалась и сказала, покраснев:
– Тут без разъяснительной работы нельзя. Мужчин необходимо подготовить. Иначе они нервничают.
Я понял, что один голос вполне можно засчитать «за». Но не стал уточнять, чтобы не разрушать семьи.
* * *
Мартынов позвонил мне в середине рабочего дня.
– Может, пообедаем? – предложил он.
Я безмерно удивился. Никогда прежде, по-моему, мы с ним беспричинно не встречались.
– Есть повод? – поинтересовался я.
Мартынов засмеялся.
– С тобой в последнее время столько всяких событий происходит, что в моих же собственных интересах находиться к тебе поближе. Может, удача мне и улыбнется.
– Где мы встречаемся?
– Я не очень хорошо представляю, где сейчас в Москве столуются приличные люди. Для меня до сих пор верхом шика является «Арагви». Но, кажется, я выпал из времени.
– Да, – признал я. – Вы в своей жизни упустили много интересного. Где вы сейчас?
– На работе.
– Я заеду за вами.
– Хорошо. Ты позвони прямо из машины, я выйду.
– Договорились.
Машину я выпросил у Демина. Он не удержался от того, чтобы посоветовать в следующий раз повнимательнее присматривать за собственным автомобилем. Намекал на тот случай, когда моего четырехколесного друга шмякнули о бетонный куб.
– Если бы не твоя дурацкая задумка, – оскорбился я, – ездить бы мне на той машине до сих пор.
У ворот, преграждающих въезд во двор прокуратуры, меня уже дожидался Мартынов. Сел в машину, хлопнул дверцей.
– Куда едем?
– Недалеко, – сказал я. – Пешком пять минут.
Мы приехали к старинному особняку, на котором не было никакой вывески. У входа теснились дорогие иномарки. Машина Демина смотрелась здесь убогим чужеродным вкраплением.
На входе нас с Мартыновым встретил администратор сего почтенного заведения. Мне кивнул приветливо, по лицу Мартынова скользнул быстрым оценивающим взглядом. Проводил нас до столика. Людей в зале было немало. Обеденное время. Мартынов осторожно оценивал обстановку вокруг. Видел много знакомых лиц. Эти лица постоянно мелькали на страницах газет и на экранах телевизоров.
– Куда мы попали, Женя? Закрытая столовая для номенклатуры? Кафешка для банкиров?
– Что-то вроде этого. Закрытый клуб и ресторан при нем. Членов клуба всего-то человек двести. Вступительный взнос десять тысяч долларов плюс необходимо представить три рекомендации членов клуба. Рекомендации получить сложнее, чем заработать миллион долларов.
– Гетто для богатых, – хмыкнул Мартынов. – Я понял.
Нам принесли меню. Я даже не стал его раскрывать. Спросил у Мартынова:
– Вы действительно хотели пообедать?
Имелось в виду – не использовал ли он это предложение лишь как повод для встречи.
– Да, – сказал Мартынов. – Чего-нибудь вкусненького я бы откушал.
Я кивнул официанту. Он подхватил меню и удалился.
– Надеюсь, он понял, что именно должен принести, – пробурчал Мартынов.
– Они здесь понятливые. Принесет то, что я заказываю обычно.
Окна ресторанного зала были задрапированы материей. На каждом столике стояла лампа. Эти островки света создавали уют и одновременно позволяли обитателям каждого из островков почувствовать себя отгороженными от остальных посетителей погруженного в полумрак зала.
– Ты постепенно приходишь в порядок, – оценил Мартынов, всматриваясь в мое лицо.
– Да, люди на улице уже перестали от меня шарахаться.
