– На меня это не распространяется. Я только сегодня говорил на эту тему с Мартыновым.
– Я не знаю никакого Мартынова.
– Естественно. Он лишь отдал указание. А пост выставляли совсем другие люди. Рангом пониже. Вы хотите побеседовать с Мартыновым?
Я с готовностью достал свой мобильник. Во взгляде доктора плеснулась растерянность.
– Хорошо, – неожиданно быстро сдался он. – Только недолго.
Его слова что-то значили для служивого с автоматом. Тот посторонился. Я вошел в палату. Хотел прикрыть за собой дверь, но автоматчик не позволил мне этого сделать. Строгости в обращении с Ольгой уже начались. Что-то будет, когда ее сочтут выздоровевшей и заберут туда, куда ее определит Мартынов.
Ольга обрадовалась мне. Но в ее взгляде я угадывал тревогу.
– Тут люди с оружием, – сказала она. – Я ничего не понимаю.
Я в ответ пожал плечами со всей возможной на этот момент беспечностью.
– И посещения отменили.
– Я-то здесь.
– Я слышала, как они тебе сказали, что нельзя.
– Ну, не знаю. У них какие-то свои соображения.
Я обнаружил, что моя решимость куда-то испарилась. Я сказал Мартынову, что спрошу у Ольги обо всем напрямую, но только сейчас понял, что не могу этого сделать. Мы с нею сейчас были как бы на двух льдинах, каждый на своей, и стоило сделать одно неловкое движение, как наши льдины начнут стремительно расходиться, разделенные бездонной промоиной черной воды. Я страшился этого.
– Я принес тебе апельсины.
– Спасибо.
Слабый голос и море благодарности во взгляде. Она все еще была плоха, но явно оттаивала. Жизнь постепенно возвращалась к ней. Первый шок после случившегося с Антоном остался позади, и сейчас она вряд ли уже полоснула бы себя по венам.
– Тебе делают какие-либо уколы?
– Да.
Торжество медицины. Попытку человека самолично распорядиться собственной судьбой нейтрализуют какой-то сильнодействующей дрянью. Дрянь помогает. Ничто не изменилось вокруг Ольги, и жизнь такая же мерзкая, но ей теперь хоть бы хны. Румянец появился на щеках, и жить дальше готова.
– Я рад за тебя, – сказал я искренне. – Ты изменилась.
Ольга ничего не ответила, порывистым движением взяла мою руку, прижала к своей щеке. Я не мог поверить в то, о чем говорил мне Мартынов. Не могла она. Так не бывает.
Я неловко опустил свои свертки на стол. Апельсины раскатились.
– Почистить? – предложил я.
– Лучше порежь на дольки.
Я извлек из кармана нож, нажал на кнопку, лезвие выскочило со щелчком.
– Ого! – восхитилась Ольга. – Откуда это у тебя?
– Добыл в честном бою, – не стал кривить я душой.
Это был нож отморозка. Того самого, который когда-то следил за Ольгой, а когда я вмешался, едва меня этим самым ножом не порезал.
– Враль! – засмеялась Ольга.
– Немножко, – пошел я на попятный.
Не рассказывать же ей, как там все было на самом деле.
– Держи, – я протянул ей ароматно пахнущие оранжевые дольки.
Ее левое запястье было по-прежнему перебинтовано. Ольга перехватила мой взгляд, сказала с неловкостью в голосе:
– Смалодушничала я тогда.
– Почему? – обозначил я осторожный интерес.
– Не выдержала правды. Хотелось уйти и никого больше не видеть.
– Дело в Антоне?
– Да. Все было так внезапно. И страшно.
Она в тот раз все сопоставила и поверила в виновность мужа. После всего не выдержали нервы.
– Как ты думаешь, он действительно виноват? – не удержался я.
– Да.
– В чем?
Мой вопрос поставил ее в тупик. Она дрогнула, я это почувствовал, и короткая пауза после этого была похожа на замешательство. Я даже опешил, обнаружив, что плавно начавшийся разговор неожиданно для нас обоих затормозился, налетев на подводный риф. Ее короткое «да» в ответ на вопрос о виновности мужа было таким поспешным, что в этой поспешности чудились расчет и коварство. А в чем муж был виноват? Это и есть тот самый подводный риф.
– Виноват – в смерти Жихарева? – подсказал я Ольге.
– Ну, допустим, – ответила она после паузы.
И опять я уловил какую-то неискренность. Наши льдины стремительно расходились в разные стороны. Черная промоина становилась пугающе широкой.
– А ограбление банка?
– Что? – вскинула ресницы Ольга.
– Антон мог быть к этому причастным?
– Откуда же я знаю?
Она была очень осторожна. Справилась с замешательством.
– Зачем ты спрашиваешь меня об этом? – спросила с кротостью, предлагая этим вопросом мир и дружбу на все времена.
Я чувствовал, как она напряжена. Видимым проявлением этого была подрагивающая в руке апельсиновая долька. Обнаружив это, Ольга положила предательскую дольку на край стола.
– Помнишь, ты когда-то пришла к вдове Жихарева? – спросил я. – Еще когда не нашли Константина.
– И что?
Ольга на меня не смотрела. Разглядывала что-то чрезвычайно интересное на потолке.
– Я хотел себя спросить – зачем?
Только тогда она перевела взгляд на меня.
– Ты ведь не сам пришел, правда? – сказала как о чем-то само собой разумеющемся. – Тебя Мартынов прислал, да?
– Никто меня не присылал.
– И охрану поставили. Меня в чем-то подозревают?
Я не мог ей ответить. Был не в силах переступить запретную черту.
– Ты не ответил.
– Потому что не знаю ответа, – соврал я.
– Почему вы все в меня вцепились? – негромко, но отчетливо произнесла Ольга.
В ее голосе я угадал отчаяние. Только-только она начала выкарабкиваться, и тут подступили новые неприятности.
– Я ни при чем! – сказала Ольга, – Ни при чем! Зачем же из меня делать виноватую? А?
Требовательно посмотрела мне в глаза. А за требовательностью еще что-то проступало. Я поначалу не рассмотрел.
– Это ложь! – прорвало Ольгу. – Все – ложь! Я любила Костю! И сейчас люблю!
Я бы поверил этим ее словам, если бы в ее любви к Жихареву не было провала. Того периода в жизни Ольги, когда она засомневалась в порядочности исчезнувшего Константина.
– Зачем ты приходила к жене Жихарева? – снова спросил я, как будто надеялся, что вот сейчас она развеет мои страхи и сомнения и все снова станет, как прежде.
Но вместо этого Ольга сказала, не глядя на меня:
