Я расплатился с водителем, взял Ольгу за руку, и мы поднялись в мою квартиру.
– Поужинаем? – предложил я.
– Не хочу. Если только сок. Или минералки.
– Сок. Персиковый нектар.
– Хорошо.
Я налил ей нектара и смотрел, как она пьет. Казалось, что еще немного – и она не будет справляться со стаканом, стекло застучит о зубы.
– Твой муж ненавидел Жихарева? – спросил я.
Она замерла в первое мгновение, потом поставила стакан на стол – получилось довольно громко.
– Почему ты так решил?
– Он ненавидел Жихарева, – уже совсем невопросительно произнес я. – За то, что тот из «новых русских», за то, что у Жихарева три магазина, дорогая иномарка и много денег, за то, что ты – с Жихаревым, а не с ним. За то, что он, Жихарев, вообще существует в этом мире.
– Зачем ты мне это говоришь?
– Но ведь ненавидел – правда?
Она подняла на меня глаза и тут же снова опустила.
– Он знал о том, что ты встречаешься с Константином?
– У нас с ним никогда не было разговора на эту тему.
– Но он мог догадываться?
– Наверное, мог.
Когда-то Ольга сказала мне, что она старательно не упоминала о Жихареве в разговорах с Антоном и об Антоне – в разговорах с Жихаревым. Ей представлялось, что так она сбережет душевное спокойствие их обоих. Как будто если о чем-то не говорить – этого явления и не существует вовсе. А Антон все равно знал. Или хотя бы догадывался.
– И все-таки – он ненавидел Жихарева? – вновь вернулся я к интересующему меня вопросу.
– У нас не было разговора на эту тему, – повторила Ольга слова, которые я незадолго перед тем уже от нее слышал. – И вообще я не хочу об этом говорить.
Если бы она знала то, что знал я. Но я не мог решиться на то, чтобы озвучить свои подозрения. У меня самого эти подозрения еще не выкристаллизовались.
Но про пакет тот ярко-красный я у нее все же спросил. Как бы между прочим.
– Какой пакет? – не поняла Ольга.
– Со спартаковской эмблемой. Антон открыл кухонный шкаф, и я увидел. Антон – футбольный болельщик?
– Я бы не сказала.
– И много у вас таких пакетов?
Она пожала плечами в ответ, не придавая значения моим словам.
– Но не один? – уточнил я. – Два, три, пять?
– Было много. Покупали их с десяток, наверное.
– Давно покупали?
– Еще месяца два назад.
До того, как был убит Жихарев.
– В чем дело? – все еще не понимала Ольга.
Ей надо было сказать. Обязательно сказать. Потому что все случившееся касалось ее непосредственно. Но я никак не мог решиться. Слишком страшная тема. Только поэтому.
– Мне кажется, ты что-то скрываешь от меня, – сказала Ольга.
В ее взгляде была мольба истерзанного несчастьями человека. Хотела знать правду, но боялась, что эта правда окажется ужасной. Как было ужасным все то, что ей довелось пережить за последнее время. И она боялась заранее.
– Вся штука в том, – сказал я, – что такой красно-белый спартаковский пакет я уже видел.
– Где?
– В прокуратуре. Мне его показал Мартынов.
– И что?
– Тем пакетом, который мне показывал Мартынов, была обернута голова Кости Жихарева. Тогда, когда его нашли за городом.
Надо было видеть глаза Ольги в этот момент. Неверие и ужас.
Вряд ли она была способна осознать то, что я ей сказал. Этот ужас вошел в нее не через мозг, а через поры кожи.
– Неправда, – прошептала она.
– Я не лгу.
– Неправда!
Глаза ее стремительно наполнялись слезами.
– Неправда! Он не мог! Антон не мог! Лжешь! Зачем ты лжешь?
Она уже кричала.
– Это неправда! Он не убивал! Он не мог! Не мог!
Я попытался обнять Ольгу, чтобы ее успокоить, а она исступленно молотила меня в грудь кулаками, и такая во всем этом была безысходность и такой неподдельный ужас перед раскрывшейся вдруг бездной, что мне стало не по себе.
– Возможно, это ошибка, – пробормотал я. – Просто совпадение. Ничего ведь неизвестно.
Ольга рыдала, уткнувшись мне в грудь лицом. Я почему-то чувствовал себя подонком. Уж лучше бы не говорил ей ничего. Моя нелюбовь к Антону понятна. И не этим ли объясняется моя попытка связать его с тем страшным событием.
– Этого не может быть, – прошептала Ольга. – Он не любил Костю, это правда. Но сделать это…
Она часто-часто замотала головой, то ли отрицая саму возможность подобного, то ли пытаясь освободиться от наваждения.
Я так и не смог ее успокоить. Она уже не плакала, но глаза были черны и так глубоки. Чтобы заглянуть туда – надо иметь мужество. Ольга будто иссохла и истончилась. Лишилась части жизни. Того живого, что было в ней. Она не разговаривала со мной и даже на вопросы отвечала с долгой задержкой и невпопад. Ушла в свой мир, куда мне не было доступа. Я уложил ее в постель и сам остался с ней. Не хотел, чтобы она незаметно исчезла, как в прошлый раз.
За окном было темно. Весь мир съежился до размеров этой вот комнаты, в которой мы с Ольгой находились. В этом мире отсутствовала радость, зато было много печали. Черным-черно.
– Как страшно, – вдруг сказала в полной темноте Ольга. – Страшно. Если это окажется правдой – я не хочу жить. Я не буду жить. Я уйду.
И я понял, что напрасно считал себя мерзавцем. Потому что то, что я думал, запросто могло оказаться правдой. И слова о том, что это невозможно, были лишь первой реакцией испытавшего неимоверный ужас человека. Когда первый шок прошел и она смогла о чем-то подумать и сопоставить – что-то ей, наверное, вспомнилось. Какие-то мелкие детали, штришки, которым она прежде не придавала значения, просто не обращала на них внимания, но вот сопоставила с тем, что узнала в последнее время, – и открывшаяся ее взору картина была действительно ужасной. Просто она боялась поверить. Потому что поверить в это означало зачеркнуть всю свою прежнюю жизнь. Она спросила у себя, сможет ли, и убедилась, что зачеркнуть не получится. Мерзкое свойство человеческой памяти: плохое не забывается. И зачеркнуть все в памяти можно только вместе с самой жизнью.
– Я уйду, если это окажется правдой, – прошептала Ольга.
Я знал, что именно так она и сделает.
* * *
Утром за завтраком я спросил Ольгу:
– Вечером встретимся здесь?
Невнимательно кивнула в ответ. Как будто была не со мной. Мне стало тревожно за нее. Может случиться все, что угодно.
