– Я считаю, что Агафонова в известность ставить не следует!
– Почему бы это? – удивился Шеф.
От ответа Гареева сейчас зависело все. Если он найдет веский аргумент – все спасено.
– Есть опасения, что МИД начнет ставить палки в колеса. Тамошние выскочки-интеллектуалы вечно пытаются все сделать по-своему и могут серьезно помешать. Это наша операция – так зачем же Комитету делиться славой с людьми, которые пальцем о палец не ударили?
Он сразу увидел, что попал в точку. МИД и КГБ никогда не были большими друзьями.
– Что ж, – медленно проговорил Шеф. – Есть такой резон.
Только теперь Гареев вздохнул свободно. Однако лицо его оставалось окаменевшим и тогда, когда вошел Хомутов.
– Располагайся, – предложил Гареев.
Он все еще не знал, с чего начать, горбился за столом, потирая мучительно ноющий висок.
– У тебя никого в Союзе не осталось, – сказал он наконец, то ли вопросительно, то ли констатируя факт.
Хомутов промолчал. Ответ разумелся сам собой.
– Твой вопрос был практически решен. Но теперь представляется возможность еще поработать за рубежом.
Хомутов изумленно вскинул голову. Чего-чего, а такого поворота разговора он не ожидал.
– Джебрайские товарищи обратились к нам за помощью, – продолжал Гареев. – Выбор пал на тебя. Ты готов помочь?
– А о чем идет речь?
Гареев откинулся в кресле.
– Меня интересует твое принципиальное согласие. Детали обсудим потом.
– Хорошо, я согласен.
– Дело в высшей степени ответственное.
– Я согласен, – повторил Хомутов.
– Я рад, что мы в тебе не ошиблись, – произнес Гареев веско.
Он поднялся из-за стола, прошелся по комнате. Он все еще не чувствовал привычной уверенности.
– А ведь ты, Хомутов, похож на президента Фархада. Тебе говорили об этом? – спросил полковник. – Странное дело…
Он опять умолк. Пустынная дворцовая площадь за окном казалась нарисованной похмельным сюрреалистом.
– У президента множество дел, – Гареев пожевал губами и добавил: – Приходится разъезжать по стране, встречаться с людьми. Идет острая политическая борьба, нужна безустанная, громадная работа. Один человек не в силах охватить все. Было бы неплохо, если бы кто-то смог в отдельных случаях подменить товарища Фархада.
Гареев остановился.
– Вот, скажем, ты, Хомутов, смог бы ты вместо президента принимать всякие там делегации отдаленных провинций?
– Я? – ошалело улыбнулся Хомутов, дивясь нелепости того, что говорит полковник.
Но Гареев вовсе не шутил. Склонившись вплотную к его уху, он шепнул, и от этого шепота Хомутову стало совсем худо:
– Будешь двойником президента. Понимаешь? Об этом никто не должен знать. Ни при каких обстоятельствах.
– Господи! – пробормотал Хомутов. – Что вы говорите? Чушь какая-то…
– Нет, Павел Иванович. Разве такими вещами шутят?
Хомутов посмотрел полковнику в глаза. Его память словно видеопленку раскручивала: Мергеши, подвал здания региональной службы безопасности, лицо приговоренного… Он встряхнул головой, отгоняя наваждение. Думать нельзя, не надо думать, кричал в нем какой-то голос. Сопротивляться тоже бесполезно – сломают.
27
Из дворца Хомутова больше не выпустили. Время до вечера он скоротал в помещении, в котором не было ничего, кроме стола и нескольких стульев. Когда за окном стемнело, явился Гареев и проводил его на второй этаж. По пути Хомутов не встретил ни единого человека – дворец был пуст и безмолвен, словно гробница, и только звук шагов эхом отдавался под сводами коридоров.
Полковник отвел своего спутника в дальнее крыло дворца, где анфиладой располагались несколько комнат, хотя и уставленных всевозможной мебелью, но производящих впечатление нежилых.
– Теперь это твои апартаменты, – сказал Гареев. – Располагайся. Тебе предстоит здесь жить довольно долго.
– Долго?
– Да.
– Но мои личные вещи…
– То есть? – не понял Гареев.
– Те, что в моей квартире в посольском городке…
– Тебя снабдят всем необходимым, но ты не сможешь покидать это здание. Контакты с тобой будут поддерживать только капитан Сулеми и я.
– Кто такой Сулеми?
– Начальник охраны президента. Ты познакомишься с ним завтра.
Гареев огляделся, как бы припоминая, что еще должен сообщить, но не вспомнил, развел руками:
– Пожалуй, все. Располагайся.
Он вышел, прикрыл за собой массивную дверь, и Хомутов явственно услышал, как щелкнул запираемый замок.
Окончательно стемнело. Хомутов включил лампы, прошелся по комнатам. Пахло старым деревом и пылью. На широкой кровати лежал мохнатый плед, с которого позабыли срезать фабричный ярлык. Плафоны были затянуты паутиной.
Хомутов лег навзничь, не гася свет и не раздеваясь, несколько минут тупо размышлял о том, что с ним приключилось, однако усталость и напряжение взяли свое. Он задремал, но через некоторое время почувствовал, что свет ему мешает, приподнялся на кровати, намереваясь погасить люстру, и с изумлением обнаружил, что раздражающий его свет льется из окна – ночь миновала, солнце пятнало золотыми квадратами пыльный паркет. Хомутов повернул голову и увидел на низком восьминогом столике поднос, уставленный блюдами. Вечером этого подноса не было, Хомутов помнил совершенно определенно. Несколько удивленный, он поднялся и подошел к столу. Все блюда выглядели отменно, от них шел такой аромат, что Хомутов не выдержал, наклонился, приподнял одну-другую крышку, словно хотел разом впитать все запахи, но тут же поспешно выпрямился, потому что услышал шорох.
В дверях стоял невысокий смуглый джебраец, одетый в холщовые брюки и светлую рубаху.
– Ваш завтрак, – сказал он. – Доброе утро, товарищ Хомутов.
Хомутов молча кивнул.
– Мое имя – Сулеми.
Джебраец приблизился и пожал руку Хомутову. Ладонь у него была маленькая, сухая и мягкая.
– Как вам спалось на новом месте?
– Замечательно.
Это было первое слово, произнесенное Хомутовым в это утро. Сулеми, чуть склонив голову набок, поинтересовался:
– Не душно ли вам в этих комнатах?
– Нет, отчего же.
– Голос, да, – проговорил Сулеми и сокрушенно вздохнул.
– Что вы имеете в виду? – не понял Хомутов.
– У вас иной тембр голоса. Вовсе не такой, как у президента Фархада.
– Странно, если бы это было не так, – пробормотал Хомутов.
