«Вы с Бобо» – это было неожиданностью. Салех предполагал, что парнишка больше не понадобится. Неужели Бахир рискует оставить в живых свидетеля? Министр прочитал сомнение на его лице, бросил коротко:
– Это необходимо!
Эту фразу Салех вспомнил на следующий день, когда вместе с Бобо ожидал у госпиталя. Парнишка сидел, скорчившись на заднем сиденье, с совершенно безучастным видом. Взглянув на него, Салех внезапно понял, что не только Бобо, но и сам он – тоже свидетель этой рискованной операции. Логика подсказывала – он тоже должен умереть. Потому-то Бахир и приказал им вернуться в домик на окраине. Пусть явятся сами, зачем тратить время на поиски… От этой мысли Салеху стало так скверно, что первым его движением было – бежать. Он даже двигатель запустил, но вовремя спохватился и даже мысленно обругал себя за трусость. Он может уехать, конечно, но если он ошибся, и Бахир и в мыслях не держал устранить их с Бобо, – круто ему придется. Задание сорвано, приказ не выполнен. С теми, кто играет в такие игры, поступают только одним образом. Здесь сомнений быть не может.
– Вот она! – вдруг произнес Бобо.
Салех встряхнулся, освобождаясь от тяжелых мыслей, но время уже было упущено – женский силуэт мелькнул и скрылся за оградой.
– Ты не ошибся?
– Нет.
– Упустили, – сплюнул Салех с досадой.
Он раньше времени испугался, пожалуй. Пока они здесь, у госпиталя, подкарауливают неизвестную им женщину, им ничего не грозит. Опасность может возникнуть позже, поэтому следует подстраховаться. В тот дом они не вернутся, это решено. Попытаются выбраться из города, потому что на то, чтобы перекрыть дороги, необходимо минимум полчаса. Они успеют. А затем – на юг, к отряду. Там он среди своих, и Бахир не решится.
– Ты хорошо ее запомнил? – спросил Салех, ободрившись.
– Не очень. Все слишком быстро. Но это она.
– Ждем, – сказал Салех. – Смотри в оба, чтобы снова не упустить. Ты готов?
– Да.
Пистолет Бобо прятал под одеждой.
66
Уланова ранили легко. Пуля чиркнула по касательной, порвав мышцы руки, но не задев кости. Рану перевязали, а через каких-нибудь полчаса он уже сидел в операционной, морщась не столько от боли, сколько от досады на то, что все складывается так нелепо.
Женщина-хирург деловито сняла окровавленную повязку, Уланов увидел рану, скрипнул зубами и отвернулся, сказав с обидой:
– Ну что за люди, а? Мы же муку им перебрасывали, в этом кишлаке второй месяц голодают. А они же по нам, когда взлетели, – из автоматов.
Хирург промыла рану, начала зашивать. Боль была тупой, она разливалась по всей руке до плеча, и Уланов страдал – и от боли, и от равнодушия женщины, – та ни слова до сих пор не вымолвила, привыкнув к виду чужой крови.
Наложив швы, хирург молча указала на дверь – свободен, мол.
– У вас тут как на мясокомбинате, – раздраженно сказал Уланов. – Бездушные вы все-таки.
Женщина быстрым движением сбросила марлевую маску.
– Люда? – опешил Уланов.
– Ну. Так какие претензии?
– Никаких, – пробормотал Уланов.
Он чувствовал себя полным идиотом. Людмила мыла руки под шипящей струей воды.
– Как жизнь? – поинтересовался Уланов, стараясь сгладить неловкость.
Людмила не ответила.
– Это письмо, которое от Хомутова…
– Какое письмо? – она резко повернулась.
– Которое он должен был оставить.
Взгляд ее мгновенно потух. Она поняла – ничего нового Уланов не скажет. Это уловка, чтобы вовлечь ее в разговор.
– Что ты колотишься? – спросил наконец Уланов. – Ну уехал он, уехал, не ясно разве? Нет его. А жизнь идет.
Последнюю фразу он произнес мягко, по-особому.
– Может, встретимся вечером? – предложил Уланов. – Ребята из Союза мне такую прелесть забросили…
– Ты ничего не понимаешь, – произнесла Людмила устало.
Она все еще держала в руках полотенце.
– Я не из тех, не из взбесившихся теток. Просто приходит время, и начинаешь кое-что соображать. Большой кусок жизни позади, не так уж много осталось. Хомутов понимал. Нам бы уехать отсюда с ним вдвоем, что нас держало?
– Ну так и езжай к нему!
– Куда?
– В Союз.
– Он здесь.
– Где это?
– В Джебрае.
– Чушь.
– Нет. У меня тоже поначалу уверенности не было, одни сомнения. Ты в квартире тоже был – вещи на месте. Как раз те, которые он непременно забрал бы, если б уезжал.
– Он мог забыть в спешке. Могло сложиться так, что и вообще ничего не брал.
– Нет, Гареев сказал, что он садился в самолет с чемоданами. Не стыкуется. И когда я Гарееву дала понять, что не верю ему, знаешь, что он сделал?
– Что?
– Дал команду в Союз меня отправить. С глаз долой.
– Ты, похоже, перегибаешь, – протянул с сомнением Уланов.
– Нисколько. Начальник госпиталя, Сурков, меня вызывал, как раз после разговора с Гареевым. Довел до сведения, что, помимо его воли, обязан вернуть меня домой.
– Но ты, однако, здесь, – заметил Уланов.
– Все это заглохло. Сразу после гибели Гареева. Это, по крайней мере, убеждает?
За окном истаивал короткий день.
– Ты слишком свободно обращаешься с фактами, – сказал Уланов. – Если разобраться – все это сплошная чушь.
– Нет!
– Чушь, – упрямо повторил Уланов. – Я был бы готов поверить тебе, если бы ты объяснила мне, зачем Хомутову оставаться в Джебрае. Его что – похитили? Что он за птица такая?
– Извини, у меня сейчас еще операция, – сказала Людмила.
Она торопилась закончить разговор.
– Так что там насчет сегодняшнего вечера? – спросил Уланов.
– Ничего.
Об этом разговоре думала Людмила весь вечер. Уланов мог быть прав – и все же он ее не переубедил.
Из отделения она вышла, когда совсем стемнело. Миновала ярко освещенную проходную и окунулась в сумрак. Фонари не горели, только свет редких автомобильных фар освещал дорогу.
– Она! – встрепенулся Бобо.
– Ты уверен? Темно.
– Она, – повторил Бобо, нащупывая под одеждой оружие.
– Ступай! Делай все, как сказано.
Бобо выскочил и словно тень заскользил следом за Людмилой. Салех завел двигатель и тронул машину.
Людмила, услышав урчанье автомобиля за спиной, поначалу не придала этому значения. Возможно, кто-то из своих возвращается в посольский городок. Она обернулась – может подвезет? – в ту же секунду какой-то парнишка, шедший следом, налетел на нее, а машина уже была совсем близко, слепила фарами. Людмила отступила на шаг, но парнишка шагнул к ней и что-то твердое уперлось ей в грудь.
