– Конечно,Ждод может вызвать метеоритный ливень или чуму, – сказал Ричард, – но я предпочел бы обходиться без богов из машины. Как только допишу письмо, объявлю, что завтра утром у нас совещание.
– Тема?
– Как не слишком явным образом отметелить пестрых на подходе к Торгайским предгорьям.
День 7
Дальняя половина бытовки была разделена на комнатки с дощатыми нарами. На досках лежали тонкие поролоновые матрасы. Зуле выделили отдельную комнату, потом, когда она вошла, заколотили дверь гвоздями, а окно забили фанерой. Всю ночь она дрожала под одеялами, еле-еле спасавшими от переохлаждения. Утром гвозди из двери вытащили. Зула вышла в главную комнату, где было натоплено, свернулась на диване под всеми одеялами, какие смогла добыть, и долго не двигалась.
Боевики взломали шкаф и вытащили документы компании: зарплатные ведомости, накладные, лабораторные журналы, распечатки каких-то таблиц. Нашли они и топокарту участка, а также автомобильный атлас Британской Колумбии.
Джон и самый старший из боевиков, Абдул-Вахаб, натянули столько теплой одежды, сколько на них налезло, плотно укутались, уложили в рюкзаки припасов дня на два и, внимательно изучив карту, ушли в лес. Зула наблюдала за ними из-под краешка одеяла и вроде бы разгадала стратегию: в лесу снег не такой глубокий, идти легче.
До конца дня больше ничего не происходило. Зула почти не вставала с дивана. Трое оставшихся боевиков по очереди выходили изучать окрестности – ненадолго, потому что теплой одежды не хватало. Уходили по двое: один оставался приглядывать за Зулой. Временами они приносили трофеи, добытые в соседних домиках: инструменты, аптечки, фонарики без батарей, заношенные фуфайки, рукавицы, порнографические журналы, мыло, канистры с соляркой. По мере того как теплой одежды прибавлялось, вылазки становились более долгими и продуктивными. Боевики расчистили вагончик метрах в ста от бытовки. Вчера он выглядел огромным сугробом, сегодня оказался снятым с колес «эйрстримом». С одной стороны к нему был приделан навес из рифленого плексигласа, так что получилась открытая терраса. Когда снег расчистили, под навесом обнаружились пластиковые стол и стулья. В вагончике боевики добыли еще кухонной посуды, поролоновый матрас, одеяла, пакетики с растворимым кофе и овсяные хлопья.
Зула практически не спала несколько дней, но в тот вечер изнеможение, подавленность и смена часовых поясов наконец взяли свое: она провалилась в глубокий сон, – а когда проснулась, было уже темно. Тогда она встала и решила натопить себе воды. «Кроксы» конфисковали, и за снегом пришлось выходить босиком. Боль в ступнях лишний раз напомнила, что без экипировки ей отсюда не сбежать. Нагрев целую кастрюлю воды, Зула ушла в туалет, помылась засохшим куском мыла, оставшимся от горняков, вытерлась бумажными полотенцами – их тут нашелся целый рулон – и внезапно почувствовала неуместный прилив энергии. Она сварила рис и чечевицу, которыми все и поужинали. Получилось сытно, хоть и не особо вкусно (на кухне из специй были только соль и перец).
Тем временем Зула приглядывалась к моджахедам. Двое, Шариф и Махир, были из арабских стран. Махир выглядел типичным уроженцем Ближнего Востока, а в Шарифе угадывалось североафриканское происхождение. Оба какое-то время назад подались в Афганистан и там вошли в организацию Джонса. Третий, приземистый Ершут, был, видимо, из Средней Азии и на арабском говорил еле-еле. Он безропотно выполнял самую тяжелую работу, которую на него постоянно взваливали остальные. Именно Ершут перегружал снаряжение с рыбачьего судна в баркас, из баркаса – в такси, из такси – в самолет. Он был набожен без оголтелого фанатизма, каким отличался покойный Халид; в самолете, выходя в туалет, Зула видела, как он молится в проходе между креслами, вероятно, определив направление на Мекку по телевизионной панели. В бытовке Ершут первым делом раздобыл коврик и расстелил на полу, сориентировав на восток-юго-восток.
Махир и Шариф почти наверняка были любовниками, а если нет, их мужская дружба отличалась пылкостью, редкой в современной западной культуре. Они всегда сидели рядом, а если Шариф уходил на вылазку с Ершутом, Махир все время проводил у окна вздыхая.
Зула могла перемещаться вполне свободно: главное было делать вид, что она занята чем-то полезным: готовит или убирает. Улучив момент, когда никто не смотрел в ее сторону, она унесла к себе в комнату и спрятала под матрас блокнот и несколько карандашей. Позже, когда дверь заколотили на ночь (перед этим Зула выпросила еще одеял), она зажгла свечу (их по крайней мере тут было в избытке) и принялась писать письмо в том же духе, что на бумажных полотенцах в Сямыне. Это получилось чуть более пространным, потому что в запасе была буквально вся ночь. Дописав, Зула спрятала блокнот под матрас. Тело не выказывало ни малейшего желания спать, и Зула попыталась вымотать себя физическими упражнениями: отжималась, приседала, делала наклоны, стараясь поменьше шуметь, даже вспомнила что-то из полузабытой йоги, но безуспешно: только еще больше взбодрилась.
Часа в четыре ночи Зула еще не спала и потому раньше других различила звук двигателя: не ровный гул самолета над головой, а судорожное рычание машины, ползущей по заснеженному бездорожью. Постепенно звук стал громче и разбудил Ершута. Через щелку по краю фанеры, которой забили окно, Зула видела мечущийся свет фар: машину, видимо, отчаянно швыряло на ухабах. Ершут заколотил в дверь к Шарифу и Махиру (они, видимо, с вечера заперлись), потом Зула услышала топот, щелчки присоединяемых магазинов, лязг передергиваемых затворов.
Тут перед самой бытовкой загудел клаксон. Дверь машины открылась. Крики на арабском заглушила пальба. Высокие звуки не проникали сквозь стены, но низкие отдавались в ушах так, что у Зулы защипало в носу. Она спрыгнула на пол с мыслью забиться под нары, потом очнулась и сообразила, что проку все равно никакого. К тому времени снаружи уже доносился хохот и крики «Аллах акбар!».
Это была не перестрелка, а праздничный салют: моджахеды раздобыли машину. А раз она добралась досюда, значит, сумеет отсюда выбраться.
Зула не могла взять в толк: неужто террористы совсем рехнулись, если от радости палят в воздух глубоко на вражеской территории? Или они знают про это место что-то такое, чего не знает она? Неужели они так далеко от цивилизации, что здесь можно среди ночи палить из автоматов?
Это ей скоро предстояло выяснить. Когда копы приедут и перевернут бытовку вверх дном – а Зула не сомневалась, что это рано или поздно произойдет, – они найдут ее письмо. Мысль здорово ободряла: последние день-два Зула изводилась, как там родственники. Им еще долго жить в невыносимом неведении: до тех пор пока не стает снег. Тогда, возможно, кто-нибудь заметит самолет. Может, через месяц, может, через год, но письмо обнаружат. Родственники его прочтут, узнают, что случилось и смогут погоревать как положено, и еще – Зула надеялась – они смогут ею гордиться.
Ее выпустили из комнаты в явной уверенности, что она умирает от желания приготовить им завтрак. Зула сделала вид, будто так оно и есть. Только после того как все поели и она помыла посуду, ей удалось в сером брезжащем свете выглянуть наружу и посмотреть на машину, которую угнали Джонс и Абдул-Вахаб.
