Тем временем я открывал для себя острова. Мне никогда не надоедало стоять на палубе у поручня и созерцать разворачивающиеся картины, а каждое посещение нашим кораблем того или иного порта становилось для меня источником особо ярких визуальных впечатлений.
На стене главного корабельного салона висела огромная стилизованная карта, показывавшая все Срединное море со всеми основными островами и судоходными маршрутами. Моей первой реакцией на эту карту было изумление сложностью Архипелага
[1]
и несчетным количеством его островов и едва ли не большее изумление, как это кораблям удается плавать в этой каше, не натыкаясь ни на мели, ни друг на друга. А судоходство здесь было плотное: за обычный день я успевал увидеть с палубы два-три десятка сухогрузов и танкеров, пару пассажирских лайнеров вроде нашего и бессчетное число маленьких паромов, ходивших на внутренних, от острова к острову, линиях. Рядом с некоторыми, что побольше, островами сновали многочисленные частные яхты, а кое-где — надо думать, в особо рыбных местах — буквально кишели траулеры и сейнеры.
Вошло в поговорку, что острова Архипелага невозможно пересчитать; было известно, что десять с чем-то тысяч из них имеют собственное название и что безымянных гораздо больше. Все Срединное море было тщательно исследовано и картографировано, но кроме обитаемых островов и больших необитаемых здесь была уйма крошечных островков, рифов и скал, многие из которых скрывались под водой во время прилива.
Разглядывая карту, я узнал, что острова, лежащие к югу от Джетры, известны как Торки и что главный из них, Деррил, — это тот, куда мы заходили на третий день плавания. Чуть дальше на юг лежали Малые Серкские. Все острова группировались по причинам административного и географического свойства, но каждый из них был, по крайней мере в теории, политически и экономически независимым.
Не вдаваясь особо в подробности, можно сказать, что Срединное море опоясывало мир по экватору, только оно было значительно обширнее, чем каждый из двух континентальных массивов, располагавшихся на севере и на юге. В нижней части глобуса море лишь на несколько градусов не доходило до южного полюса, в то время как в северном полушарии страна по имени Койллин, одна из тех, с которыми мы сейчас воевали, частично залезала на экватор; в общем, однако, можно было сказать, что на континентах климат прохладный, а на островах — тропический.
Среди прочих занимательных фактов в школе рассказывали, а теперь это раз за разом повторяли пассажиры нашего корабля, что островов так много и расположены они так густо, что с каждого конкретного острова можно увидеть по крайней мере семь других. Я ничуть не сомневался в этом факте, разве что считал его некоторым преуменьшением; даже с такого не слишком большого возвышения, как корабельная палуба, я зачастую видел дюжину, а то и больше островов.
Казалось почти чудовищным, что я провел всю свою жизнь, ничуть не задумываясь об этих сказочных, ни на что не похожих местах. Какие-то двое суток плавания перенесли меня в совершенно иной мир, хотя, строго говоря, я был все еще ближе к своему дому, чем, скажем, горные перевалы на севере Файандленда.
И если бы я продолжал путешествовать по Архипелагу на восток ли, на юг или на запад, я месяц за месяцем видел бы все то же калейдоскопическое разнообразие, которое невозможно не только описать, но даже и просто впитать глазами. Большие и маленькие, каменистые и плодородные, возвышенные и плоские, как тарелка, — все эти простейшие разновидности островов можно было увидеть за одно недолгое утро, по один борт корабля. От буйного разнообразия притуплялись чувства, и на их место вступала фантазия. Я начал воспринимать острова, как изображения на изощренной, скрупулезно прорисованной декорации, которую день за днем волокли мимо нашего корабля.
Но то, что я видел в гаванях, превосходило всякую фантазию.
Единственной пунктуацией корабельного дня были посещения островов, они ломали всякий предустановленный распорядок. Вскоре я свыкся с этим и оставил тщетные старания есть или спать по часам. Лучшим временем для сна, как, впрочем, и для питания, были переходы от острова к острову, когда корабль шел с постоянной скоростью, а кормежка в ресторане была несколько лучше — по той очевидной причине, что именно тогда ела команда.
Не важно, причаливали мы в полдень или полночь, в каждом порту наш корабль с нетерпением ждали, и его приход становился немаловажным событием. К причалу выходили сотни людей, а чуть подальше выстраивались ряды грузовиков и тележек, готовых забрать привезенные нами грузы и почту. Затем происходила хаотичная смена палубных пассажиров, взрывавшая нашу по преимуществу мирную жизнь и неизменно сопровождавшаяся спорами, приветствиями и чуть не забытыми последними напутствиями, выкрикиваемыми в сложенные рупором руки. В портах нас заставляли вспомнить, что мы — корабль, нечто приходящее и уходящее, нечто приносящее и уносящее, нечто извне.
Как только представлялась такая возможность, я сходил на берег и совершал краткие ознакомительные пробежки по ближним окрестностям порта. Само собой, мои впечатления были крайне поверхностны, я чувствовал себя туристом, глазеющим на пальмы и памятники жертвам войны и неспособным разглядеть за ними людей. А ведь Архипелаг и отдаленно не напоминал туристический рай, в его городках не было ни гидов, ни обменных пунктов, ни музеев местной культуры. Чуть ли не на каждом посещаемом острове я пытался купить видовые открытки, чтобы разослать их знакомым, а когда наконец купил, то тут же узнал, что посылать почту на север можно только по особому разрешению. Методом проб и ошибок я научился некоторым простейшим вещам: как не путаться, расплачиваясь архаичной недесятичной валютой, в чем состоит разница между многочисленными местными разновидностями хлеба и мяса, как прикидывать примерные соотношения между здешними и нашими, в Джетре, ценами.
Иногда в этих набегах участвовала и Матильда, и ее присутствие заставляло меня забыть обо всем вокруг. Находясь рядом с ней, я каждую секунду понимал, что совершаю ошибку, и все равно она продолжала меня притягивать. Думаю, мы оба испытали немалое облегчение (в моем случае — облегчение несколько извращенного свойства) на четвертый день пути, когда корабль пришвартовался в Семелл-Тауне, и она сошла на берег. Как и положено, мы разыграли формальный ритуал договоренностей писать друг другу и встретиться в будущем, однако она почти уже не скрывала, что все это лишь притворство. А потом я стоял на палубе, держался руками за латунный поручень и смотрел, как она идет по бетонному причалу, как сверкает на солнце золото ее волос. За ней прислали машину. Средних лет мужчина загрузил ее сумки на заднее сиденье, после чего она оглянулась, помахала мне рукой, села в машину и захлопнула дверцу. Автомобиль тронулся с места, и это было все.
Остров Семелл довольно сухой и каменистый, его холмы поросли оливковыми деревьями. Неподалеку от набережной в тени раскидистого дерева сидели престарелые аборигены, откуда-то с окраины доносилось ржание осла.
