Она шагнула вперед.
– Ричард, это мисс Кьюли. Мисс Сьюзен Кьюли.
– Привет, Ричард, – сказала она Грею, улыбнувшись.
– Здравствуйте, – ответил он.
Она стояла прямо перед ним и казалась выше, чем была на самом деле. Грей чувствовал себя неловко: он до сих пор не привык быть единственным сидящим в обществе. Он сидел и размышлял, следует ли пожать ей руку.
– Мисс Кьюли узнала о том, что с вами случилось, из газет и приехала из Лондона специально, чтобы повидаться.
– Вот как? – сказал Грей.
– Мы, можно сказать, устроили эту встречу ради вас, Ричард, – вступил в разговор Штур. – Вам хорошо известно, что мы всегда действуем в ваших интересах.
– Чего же вы хотите? – обратился к ней Грей.
– Ну, мне хотелось бы с вами поговорить.
– О чем?
Она бросила взгляд на Вудбриджа.
– Предпочитаете, чтобы я остался? – обратился к ней психолог через голову Грея.
– Не знаю, – ответила она. – А как лучше?
Грею подумалось, что он рискует оказаться лишним на этой встрече: остальные переговаривались у него над головой. Это невольно напомнило ему о тех мучительных днях, когда после первых двух операций он лежал почти без сознания в боксе интенсивной терапии лондонской больницы, смутно слыша сквозь пелену невыносимой боли, как медики обсуждают его состояние, смутно-безразличный к этим разговорам.
– Я вернусь через полчаса, – говорил между тем Вудбридж. – Если понадоблюсь раньше, можете воспользоваться этим телефоном.
– Спасибо, – сказала Сьюзен Кьюли.
Когда Вудбридж ушел, Тони Штур снял инвалидную коляску с ножного тормоза и подкатил Грея к столу, за которым они все расположились. Молодая женщина заняла ближайшее к Грею кресло, Штур сел у окна.
– Ричард, вы помните меня? – спросила она.
– А должен?
– Надеялась, что вспомните…
– Что же, мы с вами – друзья?
– Можно сказать и так. Сколько-то времени мы были близки.
– Мне очень жаль. Многих вещей я не могу вспомнить. Давно это было?
– Не очень, – ответила она. – Как раз перед этим несчастным случаем.
Во все время разговора она лишь изредка поднимала на него глаза, больше смотрела вниз – на свои колени, на стол или мимо него на репортера. Штур же демонстративно уставился в окно: слушал, но явно не желал принимать участие в беседе. Почувствовав взгляд Грея, он вынул из кармана газету и раскрыл ее на футбольной хронике.
– Не хотите ли кофе? – спросил Грей.
– Вы же знаете, что я… – Она запнулась. – Я предпочла бы чай.
– Я закажу.
Желая выглядеть независимым, Грей отъехал от нее и сам поднял телефонную трубку. Сделав заказ, он вернулся к столу. Штур снова закрылся газетой; беседа, очевидно, была исчерпана. Глядя на них двоих, Грей сказал:
– Должен заметить, что вы оба даром теряете время. Мне нечего сказать.
– Вы представляете, во что моей газете обходится ваше пребывание здесь? – поинтересовался Штур.
– Я не просил помещать меня в эту клинику.
– Наши читатели озабочены вашей судьбой, Ричард. Вы – герой.
– Совсем нет. Просто я оказался в неподходящее время в неудачном месте. Это не значит, что я герой.
– Поверьте, я здесь не для того, чтобы спорить с вами, – сказал Штур.
Чай был подан на серебряном подносе: чайник, фарфоровые чашки, крохотная сахарница, бисквиты. Пока официант накрывал на стол, Штур вернулся к чтению газеты, и Грей воспользовался возможностью рассмотреть Сьюзен Кьюли как следует. Дейв назвал ее «хорошенькой», но вряд ли это слово было удачным. Самая обыкновенная, хоть в общем и приятная, внешность: правильные черты лица, карие глаза, светло-каштановые прямые волосы, узкие плечи. Правильнее всего было бы сказать про нее: «неброская». На вид ей было лет двадцать пять – двадцать семь. Она сидела в свободной позе, положив тонкие руки на подлокотники кресла, держалась прямо, но без напряжения. Она не смотрела на него, явно предпочитая разглядывать чашки на столе. Kaзалось, она стремится избежать не только его взгляда, но и оценки, не желая знать его мнения о себе.
Мнения, впрочем, он пока не имел, если не считать того, что она находилась здесь и явилась вместе со Штуром, стало быть, имела прямое или косвенное отношение к этой газете.
Кем она могла приходиться ему в прошлом? Она сказала, что была другом, но какого рода? Другом семьи? Одной из тех, с кем он когда-то вместе работал? Любовницей? Неужели он не в состоянии вспомнить даже такую простую вещь? Что в ней могло заставить его влюбиться? Ему пришло на ум, что она может оказаться подставной фигурой газеты: «ТАИНСТВЕННАЯ НЕЗНАКОМКА ЗАЯВЛЯЕТ ПРАВА НА ЛЮБОВЬ».
Как только официант ушел, Грей снова обратился к ней:
– Ну, так о чем мы?
Она не ответила, просто протянула руку и придвинула к себе чашку. Она по-прежнему не смотрела на него, теперь рассыпавшиеся волосы скрывали ее лицо.
– Не помню, чтобы видел вас прежде. Если хотите продолжать, вам придется сообщить что-нибудь еще кроме того, что мы были друзьями.
Девушка держала в руках чашку – бледные вены просвечивали сквозь кожу запястья – и покачивала головой.
– Или вы здесь просто потому, что он вас привел? – зло бросил Грей и посмотрел на Штура. Тот сделал вид, что не слышит. – Не знаю, что у вас на уме, но…
Только теперь она повернулась к нему, и он впервые как следует разглядел ее лицо – удлиненное, неяркое, с мелкими чертами. Глаза ее были полны слез, уголки губ дрожали. Она вскочила, опрокинув чашку, оттолкнула кресло и бросилась прочь, задев по пути инвалидную коляску. Боль пронзила спину и голову Грея. Он услышан позади сдавленные рыдания: девушка стремглав пронеслась по комнате и выбежала в коридор.
Посмотреть ей вслед? Надо было преодолеть сопротивление негнущейся шеи. Грей даже и не пытался. В комнате повисла холодная тишина.
– Как можно быть таким бессердечным! – Штур в сердцах отшвырнул газету. – Я позвоню Вудбриджу.
– Подождите минутку! Что тут вообще происходит?
– Неужели вы не видите, до чего ее довели?
– Кто она?
– Ваша подружка, Грей. Она думала, что вы увидите ее и в вашей памяти что-нибудь включится.
– У меня нет никакой подружки.
Но мысль о потерянных неделях опять наполнила его бессильной яростью. Точно так же, как сам он стремился избегать воспоминаний о боли, его память бессознательно, но упорно обходила отрезок времени, предшествовавший взрыву заминированного автомобиля. На этом месте в воспоминаниях была абсолютная пустота, черная дыра – провал, куда он не мог пробраться. Он просто понятия не имел, как это сделать.
