Борроу спешился, офицеры пожали друг другу руки, но на улыбку майора капитан не ответил.
– Генерал по-прежнему на южном берегу.
Вильсон недоверчиво уставился на Борроу, улыбка сползла с его лица.
– У меня всего двадцать человек, только ружья, пулеметов нет, – продолжал капитан. – Когда переправится весь отряд?
– Нам пришлось перебираться вплавь. Река поднялась до десяти футов. – Борроу понизил голос, чтобы не встревожить остальных: – Они не придут.
– Вы видели противника? – спросил Вильсон.
– Мы слышали его со всех сторон, когда проходили мимо, по обе стороны от нас.
– Значит, противник между нами и рекой, а если мы прорвемся, то переправиться все равно не сможем, верно?
– Боюсь, сэр, что так и есть.
Вильсон стянул с головы шляпу, хлопнул по бедру, отряхивая воду с полей, и снова нахлобучил – по-молодецки, набекрень.
– Тогда остается лишь одно направление, где матабеле нас не ожидают. – Он снова повернулся к Борроу. – Мы получили приказ поймать короля, и теперь от этого зависят наши жизни. Мы должны захватить Лобенгулу в заложники. Идти вперед – самый разумный вариант. – Он повысил голос: – Отряд, по коням! Вперед рысью марш!
Они двигались тесной кучкой, напряженные и молчаливые. Серый мерин отдохнул за ночь и теперь держался в третьем ряду.
Справа от Клинтона ехал молодой солдат – совсем безусый мальчишка.
– Как тебя зовут, сынок? – тихо спросил Клинтон.
– Диллон, сэр… то есть ваше преподобие.
– Сколько тебе лет, Диллон?
– Восемнадцать, ваше преподобие.
«Они все такие молодые! – подумал Клинтон. – Майору Вильсону едва исполнилось тридцать. Если бы, ах если бы…»
– Пастор!
Задумавшийся Клинтон вскинул голову. Они давно выехали из густых зарослей и теперь приближались к тому месту, откуда отступили вчера вечером.
Покинутые фургоны все еще стояли возле ухабистой колеи. На фоне мокрых темных кустов выделялись прямоугольные бледные пятна парусиновых крыш.
Вильсон остановил отряд, и Клинтон выехал вперед.
– Скажите им, что мы не хотим драться! – велел Вильсон.
– Тут никого нет.
– Все равно попытайтесь, – настаивал Вильсон. – Если у фургонов никого нет, то мы поедем дальше, пока не догоним короля.
Клинтон выехал вперед и громко закричал:
– Лобенгула, не бойся, это я, Хлопи!
Молчание, только ветер посвистывает в прорехах парусиновой крыши.
– Воины матабеле, дети Машобане, мы не хотим драться! – снова попробовал Клинтон.
На этот раз ответил кто-то высокомерный, злой и гордый. Говорящего видно не было – голос, оглушительный, как рев быка, будто шел прямо из воздуха, из темноты и дождя.
– Хау, белые люди! Вы не хотите драться, а мы хотим! Наши сердца полны ярости, а лезвия копий жаждут крови!
Последнее слово заглушил громоподобный раскат: заросли вокруг отряда окутались синим дымом, над головами дозорных пролетел шквал пуль.
Прошло больше двадцати пяти лет с тех пор, как Клинтон стоял под оружейными залпами, тем не менее он до сих пор четко различал треск мощных винтовок от посвистывания пуль, выпущенных древними кремневыми ружьями. Он посмотрел вверх, словно ожидая увидеть одну из самодельных, неправильной формы, пуль, пролетающих над головой, точно вспугнутый фазан.
– Назад! Отступаем! – закричал Вильсон.
Лошади отпрянули и встали на дыбы. Большей частью залп пришелся поверх голов: матабеле, как обычно, выставили прицелы на максимум. И все же из сотни стрелков кое-кто случайно попал.
Один солдат потерял оба глаза: ему прострелили переносицу. Он покачнулся в седле, прижимая к лицу ладони, кровь текла между пальцами. Его напарник подскочил, чтобы не дать ему упасть, и, поддерживая раненого за плечи, галопом повел лошадей обратно.
Лошадь Диллона получила пулю в шею – мальчишку сбросило в грязь, но он вскочил, с ружьем в руках.
– Срезай седельные сумки! – закричал ему Клинтон, проносясь мимо. – Тебе понадобятся все пули до единой!
Клинтон хотел посадить позади себя одного из безлошадных солдат, однако Вильсон оттер его в сторону, словно на игре в поло.
– Пастор, ваша кляча на последнем издыхании. Двоих не вынесет. Уходите!
Они попытались занять оборону в той чаще, где провели ночь, однако матабеле скрытно подобрались так близко, что подстрелили четырех лошадей. Брыкающиеся кони упали, открывая стоявших за ними солдат – троих задело выстрелами. Одному, молодому африканеру из Кейптауна, неуклюжая самодельная пуля размозжила кость над локтем – рука повисла на измочаленной полоске кожи. Клинтон оторвал рукава своей рубашки, чтобы сделать повязку.
– Ну что ж, господин пастор, теперь нам точно не поздоровится, – усмехнулся солдат. Его бледное лицо стало крапчатым от брызг крови, точно яйцо дрозда.
– Надо уходить отсюда! – крикнул Вильсон. – Раненых посадить по двое на лошадь. Остальные, кто остался без лошадей, пусть идут рядом с ранеными. Всадникам – взять пеших в кольцо!
Клинтон помог юноше-африканеру сесть на серого мерина, сзади посадили парнишку из добровольцев Борроу, у которого из простреленной ноги торчали острые осколки костей.
Отряд медленно, подстраиваясь под скорость пеших, двинулся назад. Из чащи вдоль дороги трещали выстрелы, клубились дымки. Матабеле прятались в зарослях, не рискуя показываться на глаза даже крохотному отряду из тридцати белых.
Клинтон шагал рядом с серым, придерживая раненного в голень парнишку за здоровую ногу, чтобы не выпал из седла. На плече он нес две винтовки, принадлежавшие раненым.
– Пастор!
Подняв голову, Клинтон увидел подъехавшего Вильсона.
– У нас есть три достаточно свежие лошади. Ингрэм и Бернхэм попробуют прорваться к реке, чтобы предупредить генерала Сент-Джона о ситуации, в которой мы оказались. Третья лошадь для вас.
– Спасибо, майор, – не раздумывая ответил Клинтон. – Я моряк и служитель Господа, а не наездник. Кроме того, мне здесь найдется работа. Пошлите лучше кого-нибудь другого.
– Именно такого ответа я от вас и ожидал, – кивнул Вильсон.
Пустив коня рысью, он вернулся к голове жалкого отряда. Через несколько минут раздался стук копыт летящих галопом лошадей: три всадника вывернули из ползущей колонны и скрылись в окружающих зарослях.
Послышались разъяренные вопли и негромкое гудение выкриков «Й-и-е!»: матабеле пытались остановить беглецов. Шляпы всадников подпрыгивали над кустами.
– Счастливого пути, ребята! – крикнул им вслед Клинтон.
Шлепая по грязи, прилипавшей к подошвам сапог, он мысленно начал молиться.
