— Но почему мы не можем поселиться в Вифлееме? — говорила она. — Мне кажется, нам следует идти туда.
Вифлеем. Там я родился.
— Никогда, — ответил Иосиф. — Мы даже думать не должны об этом. — Как всегда, он был с ней ласков. — Как тебе это только пришло в голову — вернуться в Вифлеем?
— Я все это время надеялась… — всхлипнула мама. — Прошло уже семь лет, и люди наверняка все забыли, а ведь большинство из них даже и не поняли ничего…
Дядя Клеопа тихо смеялся, лежа неподалеку на спине. Он надо всем так смеялся. А вот дядя Алфей молчал. Он, кажется, смотрел на звезды. Я заметил, что в дверях стоит Иаков и внимательно слушает разговор.
— Вспомни обо всех знамениях, — продолжала уговаривать Иосифа мать. — Вспомни о той ночи, когда пришли люди с востока. Да ведь одно только это…
— Вот именно, — перебил ее Иосиф. — Ты думаешь, такое могло забыться? Нет. И мы никогда не сможем вернуться туда.
Клеопа снова засмеялся.
Ни Иосиф, ни мама не обращали на Клеопу никакого внимания. Иосиф обнял маму за плечи.
— Они вспомнят звезду, — прошептал он, — вспомнят пастухов, спустившихся с холмов. Они вспомнят людей с востока. А самое главное, они вспомнят ночь, когда…
— Не говори об этом, прошу тебя, — взмолилась мама и закрыла уши ладонями. — Пожалуйста, не говори.
— Разве ты не понимаешь, что мы должны взять его и идти в Назарет? У нас нет выбора. И кроме того…
— Какая звезда? Какие люди с востока? — не сдержал я любопытства. Я просто не мог больше молчать. — Что тогда случилось?
И вновь тихо-тихо засмеялся дядя Клеопа. Мама взглянула на меня. Она не знала, что я вернулся.
— Все хорошо, не волнуйся, — сказала она.
— Что случилось в Вифлееме? — повторил я.
Иосиф внимательно посмотрел на меня.
— Наш дом в Назарете, — произнесла мама громким уверенным голосом. — В Назарете у тебя братьев и сестер больше, чем ты можешь сосчитать. Старая Сарра ждет нас, и Старый Юстус. В той общине почти все наша родня. Мы вернемся в наш дом. — Она встала и поманила меня за собой.
— Да, — поддержал ее Иосиф. — Мы отправимся, как только будем готовы. Возможно, на сборы у нас уйдет несколько дней, но мы успеем в Иерусалим к Песаху, а потом двинемся дальше, в Назарет.
Мама взяла меня за руку и повела в дом.
— А кто такие люди с востока, мама? — упирался я. — Расскажи!
Дядин смех все не стихал, и даже в темноте я заметил странное выражение на лице Иосифа.
— Как-нибудь вечером я все тебе расскажу, — пообещала мне мама. Ее слезы высохли. Для меня она всегда была сильной, только рядом с Иосифом становилась как дитя. — А пока не задавай этих вопросов. Еще рано. Я сама все тебе расскажу, когда придет время.
— Верно, — кивнул Иосиф. — Я не хочу, чтобы ты спрашивал.
Они оба были нежны со мной, но слова их звучали строго и странно. Все, что они говорили в тот день, было непонятным.
Напрасно я их перебил. Если бы я промолчал, узнал бы больше. Я догадывался: то, о чем они говорили, — великая тайна. А как же иначе? И взрослые, обнаружив, что я слышал их разговор, поняли, что совершили ошибку.
Спать не хотелось. Я лежал на одеяле в ожидании сна, но он все не шел, и это меня радовало. Я никогда не хотел спать, а сегодня к тому же мысли неслись вскачь. Мы возвращаемся домой, надо обдумать все, что произошло за день, и те странные вещи, о которых говорили взрослые.
Да, так что же сегодня случилось? Стычка с Елеазаром и давний случай с воробьями, насколько я его помнил, представлялись мне яркими образами, которые я не мог описать словами. Никогда раньше я не ощущал ничего подобного той силе, что исходила из меня перед тем, как Елеазар умер, и потом, когда он поднялся с циновки. «Сын Давида, сын Давида, сын Давида…»
Мало-помалу все заснули. Женщины спали в своем углу, рядом со мной устроился Маленький Юстус, младший брат Симона. Маленькая Саломея тихонько баюкала крошку Есфирь, которая каким-то чудом не плакала.
Клеопа во сне принимался кашлять, бормотал что-то невнятное, потом снова засыпал.
Неожиданно кто-то тронул меня рукой. Я открыл глаза. Рядом со мной стоял Иаков, мой старший брат.
— То, что ты сегодня сделал… — прошептал он.
— Да?
— Убил Елеазара, а потом оживил его…
— Да?
— Никогда больше так не делай, никогда, — сказал он.
— Хорошо, — ответил я.
— Назарет — маленькое поселение.
— Я знаю.
Он повернулся и скрылся в темноте.
Я перекатился на другой бок, подложил под голову руку, закрыл глаза. Другой рукой я стал поглаживать головку Маленького Юстуса, и он, не просыпаясь, придвинулся ко мне поближе.
Что я знал?
— Иерусалим, — прошептал я. — Там, где в храме пребывает Господь.
Меня никто не слышал. Филон как-то говорил мне, что это самый большой храм в мире. Я вспомнил глиняных птичек, слепленных мной. Я видел, как они ожили, захлопали крыльями, я услышал мамин вздох, крик Иосифа: «Нет!», а потом они улетели, стали точками в небе.
— Иерусалим.
Я видел, как поднимается с циновки Елеазар.
Филон говорил мне в тот день, когда мы впервые встретились в его доме, что храм настолько прекрасен, что посмотреть на него приходят тысячи людей, и язычники, и евреи со всех городов империи, мужчины и женщины, они приходят к храму со всего света, чтобы принести жертву Господу Всевышнему.
Я широко раскрыл глаза. Вокруг меня все спали.
Так что же случилось? Великое преткновение.
Откуда взялась та сила? Осталась ли она во мне?
Иосиф не сказал о происшедшем ни слова. Мама тоже не спрашивала, как я это сделал. И, кажется, о воробьях, что ожили в день отдохновения, мы никогда не вспоминали.
Нет. Со мной никто об этом не говорил. А расспросить сам я не мог. И обсуждать это с чужими недопустимо. И невозможно остаться в Александрии и учиться у Филона в его великолепном доме с мраморными полами.
Надо быть очень осторожным в дальнейшем, ведь я могу ненароком неправильно использовать силу, способную убить Елеазара или оживить.
Да, одно дело радовать взрослых — Филона, учителя и других — быстрыми успехами в учебе; удивлять всех своими познаниями в Писании на греческом языке и на иврите — спасибо Иосифу, дяде Клеопе и дяде Алфею. Но эта сила — совсем другое дело.
Я начинал что-то понимать, но мне пока еще не хватало слов, чтобы выразить это.
Хорошо бы пойти к Иосифу, разбудить его, попросить помочь разобраться во всем. Но я знал, что он велит не спрашивать об этом — как велел не спрашивать про подслушанный нынче вечером разговор. А почему? Потому что эта сила, моя сила, каким-то образом связана с тем, о чем они беседовали и о чем говорил учитель, когда все вдруг замолчали и уставились на него. Да, все это связано.
