Рабби опустил пергамент, посмотрел на меня, потом на Иосифа и Иасона.
— К нему идут сотнями, — сказал Иасон. — Изо всех селений вверх и вниз по реке, из Святого города и других городов. Священники и фарисеи приходили к нему.
— Но что это значит? — спросил дядя Клеопа. — Что он крестит в признание грехов? Когда и кому позволено так делать? Он крестит как священник, каким был его отец?
— Нет, — сказал рабби. — Сомневаюсь, что он делает это как священник.
Он передал письмо Иакову.
— Послушайте вот это, — сказал Иасон. — Вот что сказал он фарисеям и саддукеям, которые пришли к нему из Иерусалима задавать вопросы.
— «Вы, порождения ехидны, — стал читать он из своего письма, — кто внушил вам бежать от будущего гнева? Сотворите же достойные плоды покаяния. И не думайте говорить в себе: отец у нас Авраам. Ибо говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму».
Иасон остановился и посмотрел на меня, на Иосифа, снова на рабби.
Заговорил мой брат Иосий:
— Но что это может значить? Заявляет ли он вместе с ессеями, что Храм нечист, что в нем совершаются греховные жертвоприношения?
— Он теперь направляется на север, в Перею, — сказал Иасон. — Я пойду туда. Хочу своими глазами увидеть эти новшества.
— И ты будешь креститься? Ты пройдешь через этот обряд ради очищения от грехов? — негромко спросил рабби. — Ты станешь это делать?
— Я сделаю это, если мне покажется, что так нужно, — заявил Иасон.
— Но что это может значить, когда один человек крестит другого, может быть, даже женщину? — спросила тетя Есфирь. — Что это значит? Разве не все мы евреи? Разве мы не очищаемся, когда выходим из купальни и входим во дворы Храма? Разве даже прозелиты
[4]
не совершают омовения ради прощения грехов? Или он говорит всем нам, что мы должны стать прозелитами?
Я поднялся.
— Я иду, — сказал я.
— Мы все идем вместе с тобой, — сказал Иосиф.
И моя мать тотчас повторила его слова. Все мои братья закивали.
Мама протянула мне письмо, пришедшее от сестры, Маленькой Саломеи. Я заметил слова: «из Вифсаиды, из Капернаума».
Заговорила Старая Брурия.
— Я хочу совершить это путешествие. Мы возьмем с собой и это дитя, — прибавила она, обнимая одной рукой Авигею.
— Мы все совершим это путешествие, — сказал Иаков. — Все, без промедления, как только рассветет, соберемся и выйдем, и возьмем с собой еду, как берем на праздники. Мы все пойдем.
— Да, — согласился рабби, — как будто идем в Храм, на праздник, и пойдем все вместе. Да. Я тоже отправляюсь с вами. А теперь идем, Иасон, я должен поговорить со старейшинами.
— Я слышу снаружи голоса, — поднял голову Менахем. — Послушайте. Все говорят об этом.
Он выбежал в темноту, и дверь захлопнулась за ним.
Моя мать наклонила голову и приложила к уху ладонь, словно прислушиваясь к далеким голосам. Я подошел ближе.
Иасон кинулся на улицу. Рабби вышел за ним. Старая Брурия подошла к нам.
— «И Духа Святого исполнится еще от чрева матери Своей, — моя мама вспоминала слова, — и многих из сынов Израилевых обратит к Господу Богу их; и предъидет пред Ним в духе и силе Илии, чтобы возвратить сердца отцов детям, и непокоривым образ мыслей праведников, дабы представить Господу народ приготовленный».
— Но кто сказал это? — спросил Маленький Иосиф.
Шаби и Исаак обратились к нам с тем же вопросом.
— Чьи это слова? — спросил Сила.
— Они были сказаны другому, — ответила мама, — но тем, кто являлся и мне.
Она посмотрела на меня. Глаза ее были печальны.
Все засыпали друг друга вопросами, говорили о приготовлениях к путешествию.
— Не бойся, — сказал я маме.
Я привлек ее к себе и поцеловал. Я едва мог сдержать свою радость.
Она закрыла глаза и прижалась к моей груди.
Внезапно среди этой суеты и болтовни, что пойдут все, что сейчас, в темноте, ничего делать нельзя, что придется ждать рассвета, я, крепко прижимая к себе маму, понял то выражение, которое видел в ее глазах. Я понял то, что казалось мне страхом или печалью.
Буду ли я оглядываться на эти дни, эти долгие и утомительные дни, буду ли когда-нибудь взирать на них из иного места, невообразимо далекого отсюда, и думать: «Ах, то были благословенные дни»? Будут ли они вызывать во мне сладостные воспоминания?
Никто, кроме меня, не услышал, когда она заговорила.
— В Храме был один человек, когда мы принесли тебя туда, — сказала мама, — сразу после того, как ты родился, раньше, чем пришли с дарами волхвы.
Я слушал.
— И он сказал мне: «Тебе Самой оружие пройдет душу».
— Ты никогда раньше не говорила мне об этих словах, — шепнул я украдкой, как будто целуя ее.
— Нет, но я думаю, не настал ли теперь этот миг, — сказала она.
— Сейчас счастливое время. Радостное, хорошее время, все мы отправляемся на реку одной семьей. Разве не так?
— Да, — прошептала она. — Теперь отпусти меня. Мне еще многое надо успеть сделать.
— Еще минуту, — попросил я.
И прижал ее к себе.
Я отпустил маму только тогда, когда кто-то крикнул, что из Каны прискакал Рувим, он тоже получил известия. И что Шемайя стоит на улице напротив нашего дома и заглядывает во двор.
Я знал, что должен выйти к нему, взять за руку и привести к Авигее.
Глава 19
Это было долгое путешествие на юго-восток, шаг за шагом и песня за песней.
К вечеру первого дня к нам присоединилась огромная толпа паломников, такая обычно собиралась на дороге в Иерусалим. Из деревень и городов в одну сторону с нами шло столько же народу, сколько хаживало в Храм.
Шемайя и все его наемные работники отправились с нами. Однако Авигея ехала в тележке с моей матерью, старшими тетками и Маленькой Марией, хотя они редко втискивались туда все разом. Иосиф с дядей Клеопой ехали вместе с дядей Алфеем в большой телеге, среди бесчисленных корзин и узлов. Рабби ехал на своем белом ослике, Рувим и Иасон — на могучих неутомимых конях, которые часто стремительно уносили их вперед, и они дожидались нас в очередном городке на рыночной площади или у колодца или возвращались к нам медленным шагом.
Старый Хананель из Каны со своими рабами нагнал нас на третий день и так и остался с нами, хотя мы двигались с черепашьей скоростью. И вечерами все в точности походило на паломничество: расстеленные одеяла, разбитые палатки, костры, молитвы и гимны.
