Эмма передала новость Тренту, сидевшему в фургоне видеоинженера.
— Двигай к Незабудке, — рявкнул в ответ Трент. — Попробуем снять этих шлюшек попозже.
Эмма каждый раз морщилась от такого пренебрежительного отношения к конкурсантам своих коллег, хотя, глядя на Мишель, она не могла отрицать, что слово «шлюшка» как нельзя лучше подходило для ее описания. На девушке были только прозрачное боди, шпильки, кружевные трусики и лифчик. Единственной уступкой, на которую она пошла в отношении костюма, был короткий и совершенно прозрачный повязанный на бедрах саронг. У нее было пальто, но она держала его в руках, сочтя, что если и выставлять себя напоказ, то уж все время.
— Мы вернемся к вам, — сказала Эмма Мишель, а затем крикнула: — Мне нужна Незабудка Рочестер!
Повернувшись на каблуках, Мишель из группы «Пероксид» исчезла в туалете, издавая кровожадные вопли и приказывая своей младшей коллеге вытащить чертовы пальцы изо рта и не блевать на саронг, потому что серебристое сияние определенно не выдержит желудочного сока.
— Тем временем в Бирмингеме, — объяснит позднее Кили, — жизнь Незабудки, поющей уборщицы, которая понятия не имела о том, что в выставочном центре проходит прослушивание, но, узнав, решила поучаствовать, может очень резко измениться…
Да, Незабудка действительно была уборщицей, но не в выставочном центре. Она работала чуть подальше, в симфоническом зале Бирмингема, но, когда поступила ее заявка, Трент решил, что такую возможность упускать нельзя.
— Мы ведь на самом деле не врем, — сказал он тогда Эмме. — Она уборщица, и она не знала, где будет проводиться прослушивание. Тот факт, что она пришла в нейлоновом халате, с половой тряпкой и ведром, — это ее дело, а если зрители предположат, что она убирает в выставочном центре, то это их дело.
Поэтому Эмма послушно отсняла сюжет с Незабудкой, огромной веселой женщиной, которая стояла рядом с половой тряпкой и ведром и визжала от смеха в конце каждого предложения.
— Да, я просто уборщица, — хихикала она. — Но под моим халатом может скрываться звезда! Поэтому, когда я увидела, что шоу «Номер один» проводит прослушивание, я подумала, почему бы и нет. Теперь я собираюсь отложить половую тряпку и пойти туда.
Вообще-то Незабудку отобрали раньше, и оказалось, что у нее довольно неплохой голос, и этот факт плюс ее «история» гарантировали ей прослушивание перед настоящими судьями.
Разобравшись с Незабудкой, Эмма вернулась к женскому туалету, откуда только что появилась Джорджи. Она изменилась с прошлого года, подумала Эмма, выглядит более изможденной, и скулы выдаются сильнее. С другой стороны, она стала на год старше, а в этом возрасте девушки сильно меняются.
— Привет, девчонки! — сказала Эмма. — Времени у нас немного, так что давайте сразу в очередь.
Эмма провела двух девушек туда, где Гэри и Бэри с некоторым трудом удалось собрать маленькую группу «конкурсантов», которым пообещали наборы товаров с логотипом шоу.
Поставив девушек в центр группы, Эмма приготовилась к съемкам.
— Подождите! — крикнула Мишель. — Джорджи, сними пальто.
Джорджи сняла пальто, и Эмма не сдержала крика. Она была такой худой. В ее лифчике определенно были подушечки, а ребра торчали все до одного. Ключицы выпирали, а бедра, на которых висел блестящий серебристый саронг, превратились в две тонкие дощечки.
— Эй, ну и ну! — услышала она крик Трента по радио. — Господи, она выглядит потрясающе! — Взглянув на телемонитор у себя в руке, Эмма вынуждена была признать, что Джорджи действительно отлично смотрелась на экране. Камера всегда добавляет несколько фунтов, и по стандартам, которые применяются в наши дни к молодым девушкам в шоу-бизнесе, Джорджи подходила идеально. Но в жизни, стоя всего в десяти футах от Эммы, почти обнаженная восемнадцатилетняя девушка без единой унции жира вызывала тревогу. Эмма снова почувствовала, что смотрит на жертву, но, в отличие от Шайаны, это была жертва, насилие над которой уже началось. Джорджи издевалась сама над собой.
Первый раз
По дороге домой в Лемингтон-Спа Миллисент и Грэм пытались преодолеть охватившее обоих чувство неудовлетворенности.
— Думаю, глупо было надеяться, что мы с первой же секунды окажемся перед Кельвином и Берилл, — сказал Грэм.
— Ничего не глупо. Именно такое ощущение они и создают, — угрюмо ответила Миллисент.
— Да, но, если задуматься, этого не может быть, — сказал Грэм. — Я хочу сказать, нужно ведь просто подсчитать.
Разговор ненадолго затих. Грэм включил радио, прокрутил несколько радиостанций и снова выключил его.
— Милли, — сказал он, — давай снимем номер.
— Господи, Грэм! — вскрикнула Миллисент и почувствовала, что краснеет. Она не знала, как хотела бы ответить на это предложение, но явно не завопить «Господи, Грэм!». Но она ужасно удивилась. На самом деле ни он, ни она ни разу не говорили о том первом поцелуе. Оба хотели поговорить об этом, но во время следующей встречи так и не получилось, поэтому возможность была упущена. Дни проходили, и им было все труднее и труднее придумать способ поднять эту тему, и в конце концов оба начали задумываться, а был ли этот поцелуй вообще.
— Потому что когда мы поцеловались… — продолжил Грэм. — Мы ведь целовались, да? Я это не придумал?
— Нет, Грэм, — сказала Миллисент. — Мы точно целовались.
— Ну, когда мы поцеловались, мне это понравилось… и мне показалось, что тебе тоже. Тебе понравилось?
— Да. Понравилось.
Разговор снова замер. Грэм не мог придумать, что бы еще добавить, а Миллисент не знала, что сказать в ответ. Через некоторое время Грэм почувствовал, что машина притормозила и съехала с дороги.
— Мы на заправке, — сказала Милли. — Думаю, у них в туалетах есть автоматы. Обычно они там стоят. У тебя есть монеты в один фунт?
Грэм пошарил по карманам и, найдя мелочь, нащупал протянутую руку Миллисент. Их пальцы соприкоснулись, и в следующий момент Миллисент вышла из машины.
Когда она вернулась, они поехали дальше в молчании, пока машина снова не затормозила.
— «Берлога», — услышал он ее голос. — Не очень романтично.
— Мы сами создаем свою романтику, — ответил он, и они засмеялись.
Они прошли внутрь, сняли комнату, купили в автомате две бутылки бакарди и колы и прошли наверх.
Позже, умиротворенно лежа рядом, они снова заговорили о прослушивании.
— Если бы мне только позволили сыграть на гитаре, — сказал Грэм. — Ты знаешь, я не умею петь.
— Не позволят, по крайней мере до следующих туров. Нужно просто продержаться до них. Ты неплохо поешь.
— Ты тащишь меня, мы оба это знаем. Я ведь музыкант, сочиняю песни.
— Да, и если нам удастся продержаться в начале, то, может быть, люди услышат их.
