Последовала пауза, а потом Кельвин услышал очень тихий, отрывистый звук расстегиваемой молнии.
— Вот. Доволен? — услышал он ее голос.
— Сними их, не клади трубку и сними их. Стяни их с трусиков, вниз и через ступни.
— Только после тебя.
— Я уже снял. Я в своем номере. Я только что принял душ, и на мне гостиничный халат. Через минуту я должен спуститься вниз и поужинать с Родни и Берилл, а все мои мысли только о тебе.
Последовала еще одна пауза.
— Ладно, — сказала Эмма отчасти упрямо, отчасти соблазнительно. — Тогда сними халат.
— Вон ты как заговорила.
Кельвин сделал, как она просила.
— Снял, — сказал он. — Он лежит на полу.
— Значит, ты голый?
— Да, и выгляжу великолепно. Совершенно сногсшибательно, как говорят. Теперь ты снимай джинсы.
Кельвин установил звук телефона на полную громкость, пытаясь услышать приглушенный шорох снимаемой одежды.
— Сняла, — сказала ему Эмма, вернувшись к телефону. — И чувствую себя довольно глупо, стоя в трусиках.
— Значит, на тебе только трусики, лифчик и футболка?
— Да, все правильно. Трусики сиреневые. Лифчик белый. Футболка бледно-розовая, пока ты не спросил. Думаю, ты захочешь, чтобы я их тоже сняла?
— Нет. Я хочу быть рядом, когда ты будешь это делать.
— Будь ты рядом, я бы этого не сделала.
— Но ведь когда-нибудь сделаешь.
— Возможно.
— Ты можешь засунуть телефон в трусики и потереть микрофоном о свое тело?
— НЕТ!
— Пожалуйста?
— НЕТ!! Ни за что! Категорически нет!
— Почему?
— Потому что ты гадкий извращенец!
— Что в этом извращенного? Я хочу послушать шелест твоего кустика.
— Не говори гадостей!
— Мне кажется, это хорошая идея.
— Ну а я не собираюсь этого делать.
— Но у тебя ведь есть кустик, верно? Ты ведь не удалила все воском или что-то в этом роде? Ненавижу это. Просто ненавижу.
— Значит, у тебя было много лысых?
— Полно. Такое ощущение, что в Америке все девушки это делают, они почему-то думают, что это сексуально. Еще одно последствие безумного омолаживания. Сначала взрослые женщины начинают разговаривать как маленькие девочки…
— Как Берилл.
— Да, например, как Берилл. А теперь они все хотят иметь лобки как у маленьких девочек. Если вдуматься, это довольно отвратительно.
— Значит, тебе приходится иметь дело со множеством лобков?
— Повтори.
— Что?
— То, что ты только что сказала, это прозвучало так мило. Пожалуйста, повтори еще раз.
— Не будь таким жалким. Отвечай на вопрос.
— Да, в прошлом я видел ужасно много лобков, и, повторяю, все чаще и чаще мне, к сожалению, попадались лысые.
— А тебе нравится, когда они шуршат, когда о них трется телефонная трубка?
— Да.
— Я не стану этого делать. Заставь одну из своих девушек, должен же остаться кто-то, кто еще не образилился.
— Эмма, нет никаких других девушек. Все в прошлом. И если уж на то пошло, я никого и никогда не просил делать это. Меня это вообще не интересовало. Ты единственная женщина, возбуждающая меня настолько, что даже мысль о шуршании твоих лобковых волос меня заводит. Для меня здесь все в новинку.
Последовала еще одна пауза, после чего Кельвин услышал в трубке тихий, мягкий, шуршащий звук. Через некоторое время он снова услышал ее голос.
— Хватит? — спросила она.
— Еще минутку, — ответил он. — Я хочу сказать, только если тебе это нравится. Если ты не возражаешь?
— Нет, — сказала она. — Наверное, не возражаю, хотя и чувствую себя глупо.
Через несколько секунд слабое шуршание продолжилось и длилось целых две или три потрясающие минуты, после чего Эмма снова заговорила.
— Все? — вежливо поинтересовалась она.
— Да. Все, — выдохнул Кельвин. — Можешь перестать.
— Хорошо.
— Это было великолепно.
— Я рада, хотя вообще-то, боюсь, я тебя обманула. Я терла трубкой о ковер.
— Стерва!
— А по-моему, это смешно.
— Пожалуйста, скажи, что ты сняла штаны.
— Нет.
— Черт.
— Прости. Ты позвонишь мне сегодня после ужина?
— Я больше никогда тебе не позвоню.
— Ну, пожалуйста.
— Ладно.
Одеваясь, Кельвин серьезно задумался о том, что с ним происходит. Секс с Эммой понравился ему сильнее, чем секс с любой другой женщиной за многие годы. А ведь он даже не занимался с ней сексом. Он даже не занимался с ней телефонным сексом. Он занимался телефонным сексом с ее ковром. И все же ему ужасно понравилось. Привыкшему к власти человеку это было совершенно непонятно.
Хочу быть гадким
Родни ждал своих коллег уже довольно давно.
Все трое судей договорились встретиться в семь тридцать в баре гостиницы, поэтому Родни сидел здесь с семи часов. Кельвин пришел почти в восемь, а Берилл, что неудивительно, нигде не было видно.
Плохое настроение Родни слегка улучшилось оттого, что, в отличие от сегодняшнего утра, Кельвин пребывал в добром расположении духа.
— Да-а, я вижу, тебя что-то порадовало, — заметил Родни.
— Да, — прямо ответил Кельвин, но не стал уточнять, что именно.
— Шампанского?
— Конечно. Но не это дерьмо, — сказал Кельвин, кивнув в сторону бутылки, которую Родни выбрал и почти опустошил за время часового ожидания. — Я закажу что-нибудь приличное.
— Ты всегда загонялся по вину, да, Кельвин?
Алкоголь уже начал сказываться на Родни, и он говорил с Кельвином таким тоном, каким ни за что не заговорил бы трезвый. Кельвин только улыбнулся.
— Я хотел спросить, — продолжил Родни, надеясь воспользоваться хорошим настроением собеседника и не понимая, что сам портит его, — ты обдумал то, о чем мы говорили в ресторане вечером накануне съемок в самолете?
— А о чем мы говорили? — спросил Кельвин, не поднимая глаз от винной карты.
— Ну ладно тебе, Кельвин. Мы говорили о том, чтобы я в этот раз был более гадким, крутым, остроумным, а сегодня я слышал твои планы на этот год, и среди них была эта идиотская шутка с Берилл, которая плещет на меня всякой хренью, а я абсолютно уверен, что всем понятно, что это наигранно.
