— Вам не показалось, что он выглядел странно?
— Ну да, вообще-то показалось.
— Пожалуйста, объясните мне, как человек может выглядеть странно со спины.
— Ну… я не знаю.
— Он сутулился? Он крался? Он прятался в тень и на нем был длинный плащ?
Лицо молодой женщины раскраснелось от гнева.
— Вы что, шуточки со мной шутите?
— Вы сказали, что он выглядел странно. Я хочу знать, с чего вы это взяли.
— Он торопился.
— И это все?
— Да, это все. Я не сказала, что он был странный, я сказала, что, возможно, он выглядел немного странно.
— И вы думаете, что он убил Аберкромби?
— Я не думаю, что это сделал рядовой Хопкинс.
— Почему?
— Потому что в моменты просветления он клянется, что не делал этого. Я по опыту знаю: контузия не пробуждает тяги к убийству. К самоубийству — да, но не к убийству.
— С другой стороны, нам так мало известно о контузии, не так ли?
— Вообще-то, капитан, о контузии нам известно очень много, — сердито ответила Муррей. — Просто военные отказываются признавать большую часть того, что мы знаем, потому что они предпочли бы, чтобы мы этого не знали. Они все время пытаются отрицать это, за исключением только неопровержимых случаев, когда кулаки у человека сжаты настолько сильно, что ногти врастают в ладони.
— Вы думаете, что военные относятся к контузии без уважения?
— Я сказала, единственная забота военных — вернуть людей на фронт или, еще лучше, не дать им покинуть его.
Они уже вышли из вязовой рощицы — здесь земли замка кончались. Дальше простиралась восхитительная долина реки Лис. В полях еще не отцвели цветы, листва на деревьях была густая и зеленая, и оттуда, где они стояли, были видны три церковных шпиля. Кингсли вспомнил июль 1914 года, когда такое спокойствие царило во всем мире, Джорджу был всего год и они с Агнес были счастливейшими из смертных.
Поместье ограждал только низкий забор, вдоль которого они шли, пока не дошли до приступки, где можно было перейти через ограду.
— Пойдем дальше, или вы уже нагулялись? — спросила сестра.
— В таких прекрасных местах я никогда не нагуляюсь, — ответил Кингсли.
Сестра Муррей поставила ногу на приступку. В первую секунду инстинкты Кингсли чуть не заставили его предложить ей руку для опоры, но, к счастью, он вовремя вспомнил, что это будет едва ли правильный шаг. Вместо этого он остался стоять и позволил ей перебраться через ограду самостоятельно.
— Мне кажется, вы не похожи на военного полицейского, — сказала сестра Муррей.
— А какие они, военные полицейские? — спросил Кингсли.
— Ублюдки, — ответила она. — Свиньи. Тупоголовые ослы, кто же еще? Ведь это именно их работа — удерживать военных на фронте. Это для вас всех главная задача. Английские солдаты, наверное, боятся вас больше, чем немцев.
— Пожалуй, вы правы.
— Так почему же я вас не боюсь?
— Не знаю, может быть, я не слишком хорошо делаю свое дело.
— Я думаю, вы очень хорошо делаете свое дело, именно поэтому вас сюда и прислали. Возможно, в штабе армии не все такие тупые, как я всегда думала.
— Вы боялись военных полицейских, которые были здесь до меня?
Муррей помедлила. Она явно не хотела в этом признаваться.
— Да, наверное, боялась. Они были довольно бесцеремонны. Было за полночь, меня подняли с постели, когда Аберкромби был найден мертвым. Бедняга Хопкинс сидел молча на кровати, раскачиваясь вперед-назад, и на коленях у него лежал этот ужасный револьвер. Мы забрали револьвер, а он даже не заметил. Пахло кордитом. Почти сразу появились ваши люди, четыре огромных мужика: сержант и три капрала. Нарядные, в начищенных сапогах, они громко топали ногами и орали. Они вошли, взяли револьвер, а потом вытащили Хопкинса из кровати. Он вышел из транса, закричал и тут же обделался. Я никогда не видела такого ужаса. Я пыталась это прекратить, сказала, что есть правила, что я сопровожу арестованного.
— И как они на это отреагировали?
— Они отреагировали так же, как и все полицейские на моей памяти, — вели себя как звери. Самцы паршивые. Велели мне заткнуться и утащили беднягу, голого и кричащего, посреди ночи. Я до сих пор помню, как он умолял меня остановить их. Короче, все закончилось так же быстро, как и началось, и мы занялись телом Аберкромби.
— Вы хотите сказать, что полиция не перекрыла доступ к месту преступления?
— Они взглянули на него, прежде чем прийти к Хопкинсу. И все. А на что там было смотреть? Капитан был мертв.
Кингсли поразился такому разгильдяйству.
— А его самого осмотрели? Что-то записали? Сфотографировали? Полагаю, было проведено вскрытие?
Сестра Муррей посмотрела на него как на ненормального:
— Капитан, это военный госпиталь, мы заботимся о живых, а не о мертвых. Когда пациенты умирают, мы хороним их, и точка, это все, ту-ту, пока-а. Затем мы готовим их постели для следующего бедолаги из очереди, в которой, похоже, стоят все молодые люди Европы. Именно это мы и сделали в ту ночь, и, надеюсь, вы не сочтете меня черствой, если я скажу, что когда мы завернули Аберкромби в одеяло, я подумала, что он хотя бы больше не напишет никакой чепухи о чести и славе войны. «Да здравствует Англия», ха! Чушь. Совершеннейшая чушь. Здесь здравствует только смерть. Да здравствует наш покойный виконт Аберкромби, мертвый окончательно и безоговорочно.
Теперь они в молчании возвращались к замку.
— Значит, Аберкромби вам не нравился? — спросил Кингсли.
— Ну, я бы так не сказала. Конечно, я не очень хорошо его знала, и его состояние не располагало к тесному общению, почему он к нам, кстати, и попал. Но я не могу сказать, что он мне не нравился, мне просто не нравились его стихи.
— Вы обсуждали с ним поэзию?
— Я со многими обсуждаю поэзию. Я веду маленький кружок для пациентов и их приятелей. Врачи думают, что футбол и пробежки на свежем воздухе приносят больше пользы, но в свободное время мне позволяют пробовать и что-то другое. Я считаю, что некоторым ребятам это немного помогает, ну, в смысле, помогает забыть обо всем. По-моему, зачастую написать что-то легче, чем сказать.
Кингсли вспомнил презрительные слова Шеннона.
— В наши дни все до единого поэты, — пробурчал он себе под нос.
— Простите?
— Ничего. Просто один мой… коллега кое-что сказал мне на эту тему. Кстати, вы его знаете. Капитан Шеннон.
— А, да, капитан Шеннон, — сказала она, а затем добавила: — Он сказал, что побывал у меня в постели?
— Ну… да. Господи. Кажется, он что-то упоминал..
