— И вы ушли?
— Да… конечно. А что мне еще оставалось?
Кингсли не ответил, продолжая смотреть на молодого человека. Молчание нарушила сестра Муррей:
— Лейтенант Стэмфорд тоже поэт, верно, лейтенант?
Стэмфорд покраснел и смущенно зашаркал ногой.
— Ну, как сказать… Вроде того. В смысле, я хотел бы им стать.
— И как продвигается ваше творчество?
Молодой человек покраснел еще сильнее.
— Ну, вообще-то, мисс Муррей, я кое-что написал. Знаете, как вы мне и советовали.
— Ну и молодец.
— Да, я думаю, смерть Алана, в смысле, капитана Аберкромби… это подвигло на творчество. Помните, вы сказали, что хотели бы прочитать мои стихи, когда они появятся? Вы говорили серьезно?
В руках у Стэмфорда была маленькая кожаная папка, в таких обычно носят ноты.
— Разумеется, серьезно.
Стэмфорд повернулся к Кингсли:
— А вы знали, что сестра Муррей публиковала стихи в «Манчестер гардиан»? Разве не восхитительно?
— Да, разумеется, — ответил Кингсли.
— Конечно, я уверен, что ничто написанное мною никогда не будет опубликовано, — быстро добавил Стэмфорд, продолжая заливаться краской. — Но об этом ведь так приятно думать.
— Несомненно.
— Ну, хм… вообще-то я прихватил с собой пару стихов. Но, разумеется, если вы не…
— Давайте их сюда, лейтенант. Не стоит зарывать свой талант в землю, — сказала сестра Муррей.
Стэмфорд открыл в нотную папку, засунул внутрь руку и вытащил небольшую пачку аккуратно исписанных листков.
— Пожалуйста, — сказал он. — Если они вам понравятся, я пришлю вам еще.
— Жду не дождусь, — ответила Муррей. Кингсли было ясно, что ей это неинтересно, но Стэмфорд ничего не заметил. Он был в восторге и, пробормотав еще несколько слов благодарности, попрощался и ушел.
— Вот это чтиво мне определенно не по нраву, — сказала Муррей. — Совершеннейшая чушь. Пойду еще выпью.
После этого сестру Муррей немедленно окружили офицеры, очевидно желавшие провести несколько минут в компании женщины, пусть даже и бескомпромиссной суфражистки. Кингсли воспользовался возможностью и попытался собрать побольше мнений об Аберкромби от своих коллег-офицеров.
«Милый парень, гораздо спокойнее, чем я думал» — таково, казалось, было общее впечатление.
— Он прибыл к нам, после того как Лондонский полк разорвало в клочья на Плаг-стрит, мы его недолго знали, — сказал один офицер.
— Да, мы ожидали увидеть более важного, надменного типа и все такое, — добавил другой офицер. — Он ведь знаменитость, да еще и виконт, и вообще все дела. И отец у него заправляет у тори в парламенте. Вообще-то он казался довольно замкнутым. Как ни крути, а сюда загремел. Еще не диагностированный, но все же «нервный».
— Я думаю, дело в том, что его старое подразделение пришлось расформировывать, это его и подкосило, — сказал третий.
— И все равно не могу понять, как он умудрился погибнуть в бою, — добавил второй офицер. — Мы все слышали, что его отправили сюда.
Вечеринка довольно скоро закончилась. Солдаты уже давно разошлись, одни мечтали поспать вдали от взрывов снарядов, другие подкрепиться чем-нибудь покрепче, чем чай в «кафе», или даже отправиться в «Заведение номер один под красным фонарем». Офицеры тоже начали расходиться, поскольку виски кончилось, а сестры разошлись по комнатам. Кингсли не видел сестру Муррей с того момента, как оставил ее с офицерами, и поэтому отправился обратно в свою комнату. Он не спал в кровати с той ночи в гостинице у вокзала Виктория и мечтал о неудобной койке в «Кафе Кавелл», словно это была кровать с пуховым матрасом под балдахином.
Дождь уже прекратился, и ночь была теплая. Светила почти полная луна, дорога была светлая, поэтому Кингсли решил срезать путь и пройти через игровые площадки. Однако вскоре снова начал накрапывать дождь. Облака закрыли луну, и вдруг стало очень темно. Кингсли пришлось идти, вытянув перед собой руки, и он очень пожалел, что свернул с гравиевой дорожки.
В этот момент его окликнули, и Кингсли остановился.
— Люблю дождь, а вы? — Это была сестра Муррей. — В смысле, я знаю, что это кошмар для войск, но здесь, в этом прекрасном замке, наполненном лишь болью и грустью, я иногда думаю, что только он и не утратил чистоты.
Должно быть, она давно шла за ним, и Кингсли не слышал ее шагов потому, что шли они по мягкому, упругому дерну. Она подождала, пока он дойдет до первых деревьев, прежде чем подойти к нему. Он едва различал в темноте ее силуэт.
— Рядовой Хопкинс не убивал виконта Аберкромби, капитан.
— Почему вы так уверены?
— Я просто это знаю.
Он по-прежнему не видел ее, но чувствовал, что она близко. Тучи густо заволокли луну, и темнота стала почти непроницаемой.
— Вам нужно возвращаться в замок, — сказал он. — Я могу сопро… в смысле, проводить вас до двери?
— Я же сказала, что люблю дождь. К тому же так резко стемнело. Нужно дождаться, пока облака не развеются, или мы заблудимся и переломаем себе ноги.
Да, ночь и правда стала темнее, а дождь усилился. Казалось, что они застряли надолго.
— Нет ничего прекраснее запаха дождя в лесу, — сказал голос, раздавшийся теперь прямо перед ним. Наверное, их разделял всего какой-то фут.
— Зачем вы шли за мной?
— Вы меня заинтересовали. Пойдемте, нужно встать под деревья.
— Я не представляю, где они находятся.
— Я представляю, я ем много моркови.
Он почувствовал прикосновение ее руки, крошечной, но уверенной и цепкой. Кингсли позволил провести себя за руку под деревья, куда дождь не проникал — разве что отдельные крупные капели, падавшие, когда вода скапливалась на листьях у них над головами.
— Почему это я вас интересую, сестра Муррей? — спросил Кингсли, когда они снова остановились в темноте. Она так и не отпустила его руку.
— Ну, я же сказала, что вы не кажетесь похожим на военного полицейского. Я не верю, что вы один из них. Возможно, вы шпион.
— Шпион? Какой шпион?
— Ну, просто шпион, и все тут. Думаю, здесь происходит что-то большее, чем кажется на первый взгляд. Сначала появился капитан Шеннон. Потом произошло убийство, и полиция сказала, что раскрыла его, а теперь приехали вы, бывалый военный полицейский, который не отдает честь, когда положено, не щелкает каблуками, как постоянно делают все полицейские, и не знает, что такое зеленый конверт.
Кингсли понадобилось некоторое время, чтобы переварить услышанное, и ему стало стыдно. Он был поражен, что двадцатидвухлетняя девушка сумела так легко раскрыть его обман.
