Вспоминая потом это состояние, Кингсли пришел к выводу, что безумие не заменяло ужас, но притупляло его, вызывая непонятную заторможенность, словно от беспомощных движений во сне. Возможно, сказывался и грохот палящих орудий, от которого людям вдруг становилось все равно, что с ними будет.
Какова бы ни была причина, безумие придало Кингсли сил, и через пару минут он добрался до нужного ему человека.
Маккрун, как и все, кто еще мог передвигаться, направлялся к вражеской линии с папиросой в зубах и ружьем со штыком на конце наперевес, рассчитывая защититься им от немецкого огня.
— Маккрун! — крикнул Кингсли, двигаясь теперь рядом с ним. — Я должен с вами поговорить.
Маккрун обернулся, удивленный.
— Кто вы такой, черт возьми? — крикнул он в ответ.
— Меня зовут Марло. Я расследую убийство капитана Аберкромби. Это я нашел доказательство, благодаря которому освободили вашего друга Хопкинса.
— Хопкинс! — крикнул Маккрун через грохот. — Вам нужен Хопкинс?
— Нет, не Хопкинс, — взревел в ответ Кингсли, — мне нужны вы.
— Хопкинс здесь!
И не успел Кингсли ответить, как Маккрун дернул за рукав марширующего рядом с ним солдата, заставив его обернуться.
Под мокрым краем стального шлема, за желтым дымом папиросы Кингсли увидел мрачное лицо и пустые глаза человека, которого он видел только один раз, но чья судьба так тесно переплелась с его собственной. Человека, чье освобождение из тюрьмы он организовал всего днем ранее. Отвага и тщательная детективная работа Кингсли спасли его от расстрельной бригады.
И он сразу же оказался на фронте.
Несмотря на то что творилось вокруг, Кингсли пришел в ужас. Перед ним стоял несправедливо обвиненный в убийстве контуженый солдат, его разбудили, вытащили из больничной койки и арестовали за убийство, о котором он понятия не имел, его содержали в жестоких условиях и не дали даже дня, чтобы восстановиться после перенесенных страданий. Улыбка, которая появилась на лице Хопкинса при известии о том, что его освободят, не предъявив обвинений, видимо, тут же исчезла с его губ, когда он узнал, что ему предстоит прямо из тюрьмы отправиться в бой.
Как узнал Кингсли позднее, дело было так: Хопкинс всегда утверждал, что он не виновен, и, поскольку оказалось, что это действительно так, его признали находящимся в здравом уме и твердой памяти. Или, говоря другими словами, он был признан недостаточно контуженным, чтобы уклоняться от выполнения долга. Во время отчаянных боев, когда британская армия теряла солдат с неимоверной скоростью, каждый, кто мог драться, должен был драться. И поэтому бедного, помешанного рядового Хопкинса вытащили из относительно безопасной тюрьмы и швырнули в самое пекло битвы.
Хопкинс обернулся посмотреть, зачем Маккрун потянул его за рукав. В его глазах не блеснуло ни искорки узнавания — в красных и водянистых глазах, как и у всех в этом аду среди взрывающейся едкой грязи и дыма. Возможно, Хопкинс плохо видел, возможно, его на секунду ослепила вспышка из немецкого орудия. Какова бы ни была причина, Хопкинсу было не суждено снова поздороваться с человеком, который спас его имя, потому что в этот момент, повернувшись посмотреть и затянувшись тонкой, кривой, зажатой между губ папиросой, он погиб. Немецкий снаряд разнес его на бесчисленное количество кусочков «мокрой пыли».
Мундир Кингсли снова оказался залит останками британского солдата, но в этот раз это были останки британского солдата, которого убил он. Кингсли понял это сразу же. В тот момент, когда человека перед ним разнесло на куски. В тот момент, когда его уже мертвая плоть залепила лицо и губы Кингсли. В тот момент, чувствуя кровь Хопкинса, Кингсли знал, что убил его. Потому что, если бы он не доказал правду насчет орудия убийства, не достал пулю из груди немецкого повара, вообще никогда не приезжал во Францию, а отказался бы и вернулся в тюрьму, приняв избранную им самим участь, Хопкинс все еще сидел бы в камере. В безопасности, по крайней мере, на несколько дней.
Кингсли избавил человека от смертного приговора только затем, чтобы увидеть, как был приведен в исполнение другой смертный приговор.
Чувство вины и замешательство от этих мыслей, промелькнувших в его сознании в одну секунду, будут преследовать Кингсли еще много раз, но в тот момент второй взрыв буквально выбил их у него из головы, ненадолго оглушив и его и Маккруна и швырнув их вместе в воронку.
Им повезло, что сознание быстро вернулось к ним, потому что воронка, в которую они свалились, была по меньшей мере пяти футов глубиной и, как и любое другое углубление на этом разорванном поле, полна воды. Окунувшись с головой, Кингсли пришел в себя, начал отплевываться и отрыгивать грязь, выбираясь на поверхность, а затем смог дотянуться до Маккруна и вытащил его. Маккрун наглотался воды еще больше, чем Кингсли, и был совсем плох. Кингсли держал его голову над водой, прижав к краю воронки, и пытался привести в сознание пощечинами. Увидев, что Маккрун пришел в себя, он снова вспомнил о задании, с которым отправился в бой.
— Расскажите мне о своем посещении Хопкинса в ночь убийства Аберкромби, — крикнул он.
На секунду на лице Маккруна появилось полнейшее недоумение.
— Какого… — наконец выдавил он, выплевывая грязную воду.
— Расскажите мне о своем посещении Хопкинса, — крикнул Кингсли во второй раз.
Маккрун смотрел на него в изумлении:
— Хопкинс мертв, придурок ты чертов. Он только что сдох, ты что, не видел?
— Вы слышали, что происходило в соседней палате?
— Ты что, псих? Идет бой! Ты меня слышишь?
Раздался чей-то голос, громкий и властный. И снова интонации человека, который правил миром:
— Эй, вы! Слышите, вы, там! Ответьте! Вы ранены?
Кингсли оглянулся и увидел стоящего на краю воронки офицера.
— Вы с виду не раненые, — сказал офицер. — Вылезайте оттуда немедленно, трусы поганые, и выполняйте свой долг!
— Я полицейский…
Офицер направил на Кингсли пистолет. Очевидно, он не был расположен к спорам, а то, что осталось от формы военного полицейского Кингсли, было скрыто под водой.
— Сию же минуту, симулянт хренов! Немедленно продвигайся к врагу, или я буду стрелять!
Кингсли увидел указательный палец офицера на спусковом крючке. Он знал, что британскому табельному оружию после взвода курка довольно малейшего движения, чтобы выстрелить.
— Считаю до трех! — крикнул офицер. — Раз!..
Кингсли просто поверить не мог, что ему снова предстояло пополнить ряды наступающих солдат.
— Хорошо! — крикнул он и стал озираться, выискивая место, где лучше вылезти из воронки.
Однако в этот момент офицер исчез, по крайней мере, исчезла его голова. Что-то сшибло ее с его плеч. Обезглавленное тело несколько секунд стояло на месте, по-прежнему зажав в руке пистолет, а затем рухнуло в воронку, пролетев мимо Кингсли, и под тяжестью обмундирования погрузилось в мутную воду.
