— Я актриса, мать вашу! — прохрипела она с пола.
— Потише, Брук, ты мне мешаешь смотреть телевизор, — сказал Уэйн и снова переключил канал. На экране появилась очередная идеальная залакированная головка, на этот раз на фоне гаража.
«…оставляя после себя ужасный след разрушения и смерти; убивая без разбора, подобно антигероям знаменитого фильма Брюса Деламитри „Обыкновенные американцы“, получившего „Оскар“ на вчерашней церемонии…»
«Они винят меня! О, господи, они винят меня…» Брюс был шокирован. Эта девушка стоит перед его гаражом, ведет репортаж практически из его дома, где Брюса держат в заложниках вооруженные бандиты, и при этом она его же и обвиняет!.. Обвиняет в разрушениях и смерти, которые, как Брюс уже пытался доказать в последние несколько месяцев, абсолютно никакого отношения к нему не имеют.
Уэйн продолжал скакать по каналам.
«Гомер, я тут читала школьный табель Барта, — говорила Мардж. — И там написано, что академическая успеваемость нашего мальчика оставляет желать лучшего».
«Действительно? — ответил Гомер, глотая пиво. — Желать лучшего? Звучит неплохо. Это у него, наверное, от меня».
«Просто он дурак, папа», — возразила Лиза.
«Съешь мои шорты», — огрызнулся Барт.
— Извините, — сказал Уэйн и переключил канал.
— Оставь! — запротестовала Скаут. — Мне нравятся «Симпсоны», и мы не видели этот эпизод.
— В другой раз, малыш.
А с экрана уже неслась очередная обличительная речь.
«…и вот эти двое „обыкновенных американцев“ скрываются в доме у человека, который предсказал их появление, может, даже не предсказал, а вызвал…»
Брюс заорал:
— Убийц создает природа, а не кино!
Уэйн выключил телевизор.
— Ну, раз вам всем так хочется поболтать, обойдемся без ящика. Все равно ни черта не слышно.
Теперь заговорила Фарра. Она не сразу пришла в себя после кошмара, пережитого под дулом пистолета Уэйна, но сейчас к ней возвращалась прежняя уверенность в себе. Дом окружали сотни полицейских. Возможно, все-таки удастся выжить.
— Послушай, — она прикурила длинную тонкую розовую сигарету с золотистым фильтром, — вокруг полиция, и тебе не убежать.
— Я уже объяснял, дамочка, что бежать не собираюсь. Я сам их пригласил. Позвонил им, когда вам дверь открывал.
Брюс ничего не понимал.
— Ты копам позвонил?
— Да нет, звонил я в «Эн-би-си», сказал им, чтоб пригнали сюда все станции, ну а они, наверное, полицию вызвали. Впрочем, это не важно. Мы со Скаут привыкли копов игнорировать.
Вокруг особняка Брюса и Фарры было столько копов, что игнорировать их мог бы только Будда. Полицейских было практически столько же, сколько и журналистов, и постоянно прибывали новые. Детективы Джей и Кроуфорд с тяжелым сердцем покидали место событий.
— Нам нечего здесь больше делать, — пришлось признать Джею.
Для него такой поворот событий был горькой пилюлей. Проведя сложнейшее интуитивное расследование и самостоятельно обнаружив двух неуловимых отчаянных преступников, он должен был теперь признать, что только на несколько секунд опередил всю остальную полицию Лос-Анджелеса. Они здесь ничем уже не могли помочь: из грузовиков и вертолетов выгружались все новые и новые военизированные формирования; Джей и Кроуфорд с достоинством ретировались.
В одном из вертолетов, круживших над домом, находился начальник департамента полиции Лос-Анджелеса, офицер Корнелл. Сегодня он был разбужен потрясающей новостью: Магазинные Убийцы держат Брюса Деламитри и его семью в заложниках в их собственном доме. Корнелл решил руководить операцией лично.
У него не было выбора. Он отчаянно нуждался в эфирном времени.
Тридцать лет назад, когда Корнелл только пришел в полицию, он и не думал, что когда-нибудь превратится в политическую шлюху. Но именно это с ним произошло. Когда-то Корнелл мечтал ловить мошенников, теперь же он водил с мошенниками дружбу. Более того, он стал одним из них. В своих действиях он больше не руководствовался законом. Так уж получалось, что умение предсказывать и уравновешивать политические и социальные последствия этих действий оказалось куда важнее закона. Он больше не был полицейским — он стал политиком, причем не самым честным. Впрочем, честных политиков в городской администрации не было и быть не могло: само ее шаткое здание держалось на полуправде, если не на откровенной лжи. Правду никто не говорил по той простой причине, что единой правды не существовало. У каждой социальной группы, образованной по расовому, финансовому, географическому, сексуальному, религиозному или любому другому принципу, обнаружилась своя персональная правда. И эта правда была диаметрально противоположна всем другим и даже несла в себе угрозу для них. В городских делах царила ужасная неразбериха, и основной задачей начальника полиции, как, впрочем, и любого другого политика, стала необходимость убеждать общественность, что никакой неразберихи нет.
Для этого нужна была работа с публикой, а значит, эфирное время. И вот сегодня Корнелл мог его получить.
Вертолет начальника полиции приземлился, и Корнелл вышел из него торжественно и важно, погрузившись в гущу щелкающих фотоаппаратов. Он был военным генералом на линии фронта и за барьером фотообъективов видел мощь своей могущественной армии. Корнелл чувствовал себя отлично. Все это казалось невероятным. Вдруг, в самый нужный момент (всего за три месяца до выборов в городскую администрацию), нежданно-негаданно он получил подарок — участие в самой настоящей осаде, где можно показать себя героем-мачо, одним надрать задницу, другим ее вылизать — и выйти из переделки победителем. Это было громкое дело, в котором замешаны большие деньги, большие люди и крупный скандал, но главное — да, самое главное, самое главное в квадрате, самое главное и аллилуйя! — в деле не имелось расового конфликта! Преступление без расистской подоплеки! И это в год выборов! Корнелл благословлял свою судьбу. Благодарил своего Бога. Он был готов поверить, что, наверное, сделал что-то очень хорошее в детстве или юности, за что и получил теперь этот невероятный подарок. Впервые за долгое время ему попалось преступление городского, регионального, национального и международного значения, которое не имело никакого отношения к расизму. Он даже не надеялся, что такое с ним еще когда-нибудь случится.
Начальник полиции сам был темнокожим. Он много раз в своей жизни сталкивался с расизмом и ненавидел его от всей души. Однако ненависть Корнелла к расизму носила особый характер, связанный не с цветом его кожи, а с его работой. Корнелл был главным копом города. Он этим гордился и хотел работать хорошо, но на его пути всегда вставал расизм, ненавистный расизм всех цветов и оттенков. Полицейская работа как таковая перестала существовать. Теперь ему ежедневно встречались так называемые «флюгерные» дела. Мужчина убил женщину, бандиты избили человека. Казалось бы, все просто, но вдруг выясняется, что у героев драмы разный цвет кожи — и дело тут же превращается в запутанный лабиринт, в котором совершенно не важно, кто прав, кто виноват. Имеет значение только одно — какое впечатление складывается о деле у присяжных и общественности.
