- Он бы тебя сильно помял даже и без этих дыр, но я считаю,
что они лишили тебя возможности сопротивляться, особенно когда были вот так
свежеоткрыты. Их можно представить себе как раны, недавно открывшиеся для любой
противоестественной инфекции.
Я подумала над ее словами и поверила.
- Что можно сделать?
- Эти дыры создавались так, чтобы закрыть их могло только
одно: аура мужчин, которых ты тогда любила. Сейчас у вас ауры у всех как паззл
с недостающими кусочками. И только втроем вы теперь можете составить целое.
- Я не могу с этим смириться.
Она пожала плечами:
- Мирись или не мирись, но это правда.
- Я еще не готова бросить борьбу. Но все равно спасибо.
Она встала, недовольно нахмурившись.
- Поступай как знаешь, но помни, что, если встретишься с
другими противоестественными силами, тебе от них не защититься.
- Я уже так около года живу. Как-нибудь справлюсь.
- Ты самоуверенная до глупости или просто решительно
настроена об этом больше не говорить?
Она смотрела на меня, будто ожидая ответа. Я сказала то, что
только и вертелось у меня в голове:
- Я больше не хочу об этом говорить.
Она кивнула.
- Тогда я пойду позову твоего друга, и наверняка еще с тобой
захочет поговорить доктор.
В палате было очень тихо, только больничные шорохи, которые
я так люблю. Я посмотрела на импровизированный алтарь и подумала, что пришлось
сделать этой женщине, чтобы меня спасти. Впрочем, это если верить ей на
слово... тут же я устыдилась этой мысли. Почему я так к ней недоверчива? Потому
что она ведьма? Как Маркс возненавидел меня за то, что я некромант? Или мне не
понравилась правда, которую она мне выложила? Что я теперь не могу защитить
себя от магических тварей, пока дыры в моей "ауре" не будет заполнены?
Я полгода старалась их закрыть. Полгода работы, и они снова зияют. Блин.
Но если они открыты, почему я не ощущаю Жан-Клода и Ричарда?
Если метки действительно снова обнажены, почему нет прилива близости? Надо
позвонить Марианне, моей учительнице. Ей я верила, что она скажет правду. Она
предупредила меня, что закрытие меток протянется недолго. Но она помогла мне
это сделать, потому что мне нужно было какое-то время, чтобы приспособиться,
смириться с реальностью. И я не знала, найдутся ли еще во мне силы для новых
полугодовых медитативных молитв, парапсихических визуализации и целомудрия.
Нужно было все это и еще сила, энергия. И ее, и моя.
Конечно, Марианна учила меня и кое-чему другому, например,
умению себя проверять. Я могла провести рукой над собственной аурой и
посмотреть, есть ли дыры. Проблема в том, что для этого требуется левая рука, а
она была привязана к доске и в нее воткнута капельница.
Оставшись наедине с собой и больше не терзаясь неприятными
вопросами, я стала ощупывать тело. Больно. Стоит пошевелить спиной, и она ноет.
Кое-где тупая боль от ушибов, но есть и острая боль от кровавых ран. Я пыталась
вспомнить, как умудрилась порезать спину. Наверное, когда труп вылетел из
разбитого окна, вместе со мной.
На лице образовалась болевая полоска от челюсти до лба.
Помню, как труп ударил меня наотмашь. Почти небрежно, но я чуть не потеряла
сознание. Кажется, впервые мне попался ходячий мертвец, превосходящий по силе
живого человека.
Приподняв свободный ворот больничной рубашки, я увидела
прилепленные к груди круглые присоски. Рядом с кроватью стоял кардиомонитор и
успокоительно гудел, уверенно сообщая, что сердце у меня работает. Я вдруг
вспомнила момент, когда оно замерло, когда Мастер повелел ему остановиться. И
вдруг меня стало знобить, и усердный кондиционер тут был ни при чем. Я подошла
к краю гибели вчера ночью... или сегодня? Я же не знаю, какой сегодня день.
Только солнце, бьющее в опущенные шторы, говорило, что действительно день, а не
ночь.
Кожа покрылась красными пятнышками, как от сильных солнечных
ожогов. Я тронула осторожно одно такое пятно - больно. Где, черт возьми, я
могла обжечься?
Приподняв ворот повыше, чтобы заглянуть внутрь, я смогла
видеть всю линию тела, по крайней мере до середины бедер, а дальше лежало
одеяло. Под грудной клеткой - повязка. Я вспомнила открытую пасть мертвеца,
который меня нежно приподнимает... Я оттолкнула это воспоминание. Потом.
Намного позже, намного. На левом плече уже заросли следы от зубов.
Заросли? Сколько же времени я в отключке?
В комнату вошел мужчина. Вроде знакомый, но я его не знала.
Высокий, светловолосый, очки в серебристой оправе.
- Я доктор Каннингэм, и я очень рад, что вы очнулись.
- Я тоже, - ответила я.
Он улыбнулся и стал меня осматривать. Заставил меня взглядом
следить за светом фонарика, за своим пальцем и так долго смотрел мне в глаза,
что я встревожилась.
- У меня было сотрясение?
- Нет, - ответил он. - А что? Голова болит?
- Слегка, но я это списываю на запах шалфея.
Он вроде бы смутился.
- Я прошу прощения, миз Блейк, но она сочла это очень
важным, и хотя я, честно говоря, не знаю, ни отчего вы вообще стали умирать, ни
почему перестали это делать, я ей разрешил делать то, что она считает нужным.
- Я думала, что у меня остановилось сердце.
Он воткнул трубки стетоскопа в уши и прижал стетоскоп к моей
груди.
- Технически говоря, так и было. - Он замолчал,
прислушиваясь к сердцу. Попросил меня дышать, потом что-то записал на листе,
прикрепленном к спинке кровати. - Да, у вас остановилось сердце, но я не знаю
почему. Ни одно из ваших ранений не было настолько серьезно, да и вообще вовсе
не смертельно.
Он покачал головой и встал.
- А откуда у меня на груди ожоги?
- Мы запускали вам сердце дефибриллятором. Он иногда
оставляет ожоги на коже.
- А давно я здесь?
- У нас? Два дня. Сегодня третий.
Я попыталась не паниковать. Два дня упущено.
- Были еще убийства?
Улыбка погасла на его лице, глаза стали еще серьезнее.
- Вы об убийствах с увечьями?
- Да.
- Нет, тел больше не было.
Я с облегчением выдохнула:
- Уф!
Он уже хмурился:
- Вопросов о своем здоровье вы больше не задаете? Только об
убийствах?
- Вы сказали, что не знаете, отчего я чуть не погибла и
отчего вдруг выжила. Меня, кажется, спасла Леонора Эванс.
Ему стало не по себе еще больше.
- Я только знаю, что, как только мы позволили ей возложить
на вас руки, давление у вас стало восстанавливаться, и вернулся сердечный ритм.
- Он покачал головой. - Я просто не знаю, что случилось, вы и не представляете,
как врачу, любому врачу, трудно признаться в своем невежестве, иначе мои слова
потрясли бы вас больше.
