- А почему нет? - спросил он.
Я открыла рот, уверенная, что у меня есть ответ, но
оказалось, что хоть убей, а я не знаю, что сказать. Почему не закрутить с
другими? Потому что и без того люблю двух мужчин, и это уже слишком много,
чтобы еще добавлять. Да, но каково было бы с человеком, который всего лишь
человек? Кто не будет пытаться использовать меня для усиления своей власти, как
Жан-Клод. И Ричард, и Жан-Клод жались к моей человеческой сущности, как к
последнему огню в мире, когда все остальное уже - лед и тьма. Особенно цеплялся
за это Ричард - вроде бы как подруга-человек возвращала ему самому статус
человека.
Хотя в последнее время спорный был вопрос, насколько я
человек. По крайней мере Ричард был человеком, пока не стал вервольфом.
Жан-Клод был человеком, пока не стал вампиром. Я впервые увидела душу в десять
лет, это было на похоронах моей двоюродной бабушки. Первого своего мертвеца я
подняла случайно в тринадцать лет. Из всех троих я одна никогда не была
человеком до конца.
И каково оно будет - встречаться с "нормальным"?
Хочется ли мне знать? И я с потрясением поняла: да, хочется. Мне хотелось пойти
на нормальное свидание с нормальным мужиком и делать то, что нормально, хоть
раз, хоть временно. Я была любовницей вампира, подругой вервольфа, королевой
зомби, а последний год я стала изучать магию ритуалов, так что можете сюда
добавить - ученицей ведьмы. Странный и жутковатый был год даже для меня. Я
объявила перерыв в романах с Ричардом и с Жан-Клодом, потому что мне нужно было
передохнуть. Они меня подавляли, и я не знала, как это прекратить. И какой вред
был бы от одного свидания с кем-то другим? Что, мир после этого рухнет мне на
голову? Наверное, нет, но сам факт, что я в этом не уверена, означал, что мне
надо бежать подальше от Рамиреса и любого симпатичного парня, который меня
пригласил бы. Я должна была бы сказать "нет" и сказала бы
"нет". Так почему же в каком-то уголке души вертелось "да"?
Глава 12
Только когда Эдуард стал уже искать место на каменной
парковке за "Лос-Кватес", я догадалась, что это мексиканский
ресторан. Название должно было подсказать, но я не обратила внимания. Если моя
мать и любила мексиканскую еду, то прожила она слишком недолго, чтобы передать
эту любовь мне.
Блейк - английская фамилия, но до того, как мой прадед
прошел Эллис-Айленд, она звучала как Блекенштейн. Мое представление о
национальной кухне - это шницель по-венски и квашеная капуста. Человеку с моим
отношением к мексиканской и юго-западной кухне в эту часть страны попадать не
рекомендуется.
Задний вход вел в длинный темноватый коридор, но в самом
ресторане было светло от белых отштукатуренных стен: светлые драпри на стенах,
яркие вымпелы с потолка и повсюду связки сушеного чили. Очень туристское место,
а это обычно значит, что еда вряд ли подлинная или очень хорошая. Но большинство
посетителей были латиноамериканцы, а это внушало надежду. Если ресторан
нравится соответствующей этнической группе, еда будет настоящей и вкусной.
К нам подошла женщина испанского вида и предложила нам
пройти к свободному столику. Эдуард улыбнулся и ответил:
- Спасибо, но я вижу людей, которые нас ждут.
Я посмотрела в ту сторону и увидела в кабинке Донну с двумя
детьми - девочкой лет пяти-шести и мальчиком лет этак двенадцати-тринадцати.
Чутье ли сработало, но я готова была поспорить, что меня сейчас представят ее
детям. Представят потенциальным приемным детям Эдуарда. Как вам это? По мне -
так не очень.
Донна встала и улыбнулась Эдуарду такой улыбкой, что любой
другой растаял бы на месте. Не в сексе было дело, хотя он тоже отражался в этой
улыбке. Она излучала тепло, полное доверие, на которое способна лишь настоящая
любовь. Такая первая романтическая любовь может прожить недолго, но если она
остается - ой-ой-ой! Я знала, что Эдуард, наверное, смотрит на нее такими же
глазами, но это было не взаправду. Не от души. Он лгал глазами - искусство,
которому я научилась только недавно и слегка жалела, что научилась. Одно дело -
знать, как надо врать, но чтобы при этом глаза не говорили, что верить тебе
нельзя... Бедная Донна, ей с нами обоими иметь дело.
Девочка метнулась из кабинки и побежала к нам, расставив
руки, каштановые косы мотались взад-вперед. Она радостно взвизгнула
"Тед!" и бросилась к нему в объятия. Эдуард подхватил ее и подбросил
к потолку. Она засмеялась радостно и громко, как обычно смеются дети, будто
весь мир от них сочится радостью. Потом мир учит их смеяться тише, спокойнее -
всех, кроме тех, кому очень повезет.
Мальчик только смотрел на нас. Такие же темно-каштановые,
как и у сестры, волосы, только коротко стриженные, вихрами нависающие над
глазами. А глаза были карие, темные, недружелюбные. Эдуард сказал, что мальчику
четырнадцать, но он был из тех детей, которые с виду выглядят младше. Он мог бы
легко сойти за двенадцатилетнего. С угрюмым и сердитым видом мальчик смотрел,
как обнимаются Донна и Эдуард, и девочка при этом оставалась на руках у
Эдуарда, так что объятие было семейным. Эдуард что-то шепнул на ухо Донне,
отчего она засмеялась и отодвинулась, покраснев.
Он перебросил девочку на другую руку и спросил:
- Как наша самая лучшая девочка?
Она захихикала и стала высоким возбужденным голосом что-то
рассказывать, какую-то долгую и сложную историю, где фигурировали и бабочки, и
кошка, и дядя Раймонд, и тетя Эстер. Я так поняла, что это соседи, которым ее
днем подкидывают.
Мальчик обратил свой враждебный взгляд с Эдуарда на Меня. Он
был так же хмур, но глаза из злых стали любопытными, будто я оказалась совсем
не такая, как он ожидал увидеть. Мужчины любого возраста часто на меня так
смотрят. Я, не обращая внимания на протокол счастливой семьи, протянула руку.
- Я Анита Блейк.
Он взял мою руку неуверенно, будто ему не часто предлагают
рукопожатие. Действительно, пожал он ее неуверенно - практики не хватало, но
сказал:
- Питер. Питер Парнелл.
- Рада познакомиться, - кивнула я. Хотела еще добавить, что
его мать рассказывала о нем много хорошего, но это было бы не совсем правдой, а
Питер мне показался одним из тех, кто уважает правду.
Он неопределенно кивнул, стреляя глазами в сторону матери и
Эдуарда. Ему это не нравилось, совсем не нравилось, и я его понимала. Я
помнила, какое у меня было чувство, когда отец привел домой Джудит. И
по-настоящему так и не простила отца за то, что он женился на ней всего через
два года после смерти матери. Я еще не отгоревала, а он построил себе новую
жизнь и снова был счастлив. Я ненавидела его за это, а Джудит ненавидела еще
больше.
Будь даже Эдуард Тедом Форрестером на самом деле и будь у
него честные намерения, ситуация была бы трудной. А так она была вообще
хреновой.
Бекки была одета в яркий желтый сарафан с ромашками, в
косички были вплетены желтые ленты. Рука, которой она зажимала себе рот, чтобы
подавить смех, была младенческой и мягкой. Она смотрела на Эдуарда как на
восьмое чудо света. И я в этот момент его ненавидела, ненавидела за то, что он
может так глубоко обманывать ребенка и не понимать, что этого нельзя делать.
