- Ага, - кивнул Эдуард.
- Всего двое в больнице, и ни одного на кладбище. Совсем
мышей не ловишь.
- Я не мог никого убить так, чтобы Донна не знала, поэтому
для устрашения остальных я малость покалечил тех двоих.
- Дай-ка я угадаю. Один из них, наверное, тот, кто подбил
глаз Донне.
- Том, - счастливо улыбнулся Эдуард.
- А второй?
- Этот толкнул Питера и пригрозил сломать ему руку.
Я покачала головой. В салоне стало прохладно, и мурашки
поползли у меня по плечам. А может, и не от холода.
- У этого второго сейчас сломана рука?
- В числе прочего, - ответил Эдуард.
- Эдуард, посмотри на меня.
Он повернулся, глянул на меня холодным синим взглядом.
- Скажи правду: эта семья тебе дорога? Ты готов убить ради
них?
- Анита, я готов убить для собственного удовольствия.
Я мотнула головой и придвинулась ближе, так, чтобы хорошо
рассмотреть его лицо, попытаться заставить его выдать свои секреты.
- Без шуток, Эдуард, скажи мне правду. У тебя с Донной
серьезно?
- Ты меня уже спрашивала, люблю ли я ее. Я ответил
"нет".
Я снова тряхнула головой:
- Черт побери, перестань увиливать от ответа! Я не думаю,
что ты ее любишь. Я не думаю, что ты на это способен, но что-то ты чувствуешь.
Не знаю, что именно; что-то. Так вот, что ты испытываешь ко всей семье?
Лицо Эдуарда было непроницательным, и я ничего не могла на
нем прочесть. Он просто смотрел на меня в упор. Мне хотелось влепить ему
пощечину, заорать и лупить, пока эта маска не слетит и не обнажится правда. С
Эдуардом мне всегда было все ясно, ясно, чего он хочет и что задумал, даже если
бы он задумал меня убивать. Но сейчас я вдруг поняла, что ни в чем не уверена.
- Боже мой, они действительно тебе дороги.
Я обмякла и откинулась на спинку сиденья. Меня не так
поразило бы, если бы у него вдруг выросла вторая голова. В этом ничего
необычного не было бы.
- Иисус, Мария и Иосиф, Эдуард! Они тебе дороги, все они.
Он отвернулся. Эдуард, холодный стальной убийца, отвернулся.
Он не мог или не хотел встретиться со мной взглядом. Включив передачу, он
тронул машину с места, и я вынуждена была пристегнуть ремень.
Я дала ему молча выехать со стоянки, но когда мы затормозили
у знака, пережидая поток машин по Ломос, я почувствовала, что должна что-то
сказать.
- И что ты собираешься делать?
- Не знаю, - ответил он. - Я не люблю Донну.
- Но?
Он медленно выехал на главную улицу.
- Донна - это кошмар. Она верит в любую ересь "нью
эйдж". Голова у нее варит в смысле бизнеса, но она готова поверить кому
угодно. Там, где драка, от нее толку нет. Ты ее сегодня видела. - Он полностью
сосредоточился на дороге, так вцепился в руль, что костяшки пальцев побелели. -
Бекки такая же, как она, - доверчивая, милая, но... жестче, я бы сказал. Дети
оба пожестче Донны.
- Поневоле, - сказала я, не сумев скрыть в голосе
неодобрения.
- Знаю, знаю. Я знаю Донну, знаю о ней все. Выслушал все
подробности, от колыбели до наших дней.
- И тебе это было скучно слушать?
- Кое-что, - осторожно ответил он.
- Но не все.
- Нет, не все.
- Так ты хочешь сказать, что ты любишь Донну? - вынуждена
была я спросить.
- Нет, этого я сказать не хочу.
Я так всматривалась в его лицо, что даже если бы мы ехали по
обратной стороне луны, я бы этого не заметила. В эту секунду только лицо
Эдуарда, только голос его что-то значили.
- А что ты хочешь сказать?
- Я хочу сказать, что если слишком долго играть роль, то
можно в нее влипнуть, и она становится более реальной, чем было задумано.
Я увидела в его лице нечто такое, чего никогда раньше не
замечала: страдание, неуверенность.
- Ты хочешь сказать, что собираешься жениться на Донне?
Стать мужем и отцом? Родительские собрания, дворик девять ярдов и так далее?
- Нет, этого я тоже не говорю. Ты знаешь, что я не могу на
ней жениться. Я не смогу жить с женой и двумя детьми и двадцать четыре часа в
сутки скрывать, кто я такой. Не настолько я хороший актер.
- Так что же ты все-таки хочешь сказать?
- Хочу сказать... хочу сказать, что где-то, очень глубоко в
душе, мне хотелось бы суметь пойти на такое.
Я разинула рот и вылупилась на Эдуарда. Эдуард, один из
лучших, если не лучший из наемных убийц всех времен и народов, хотел бы не
просто иметь семью, а именно эту вот семью.
Когда я наконец как-то собралась с мыслями, я спросила:
- И что ты собираешься делать?
- Не знаю.
Ничего толком не приходило мне в голову, так что я прибегла
к юмору, моему щиту и последнему спасению.
- Только не говори мне, что у них собака и белый штакетник.
Он улыбнулся:
- Штакетника нет, но есть собака. Даже две.
- А что за собаки?
Он снова улыбнулся и повернулся ко мне, чтобы видеть мою
реакцию.
- Мальтийские болонки. А зовут их Винни и Пух.
- Блин, Эдуард, ты шутишь!
- Донна хочет, чтобы собаки были на фотографиях помолвки.
Я таращилась на Эдуарда, и мое изумление явно было ему
приятно. Он засмеялся.
- Я рад, что ты приехала, Анита, потому что никому во всем
мире я не смог бы в этом признаться.
- А ты понимаешь, что твоя личная жизнь теперь стала
сложнее, чем моя? - спросила я.
- Я теперь знаю, что я влип, - ответил он.
Мы завершили эту нашу беседу на легкой ноте, на шутке,
потому что так было проще. Но Эдуард посвятил меня в свою личную проблему.
По-своему он обратился ко мне за помощью. А я, такая как есть, попыталась ему
помочь. Я подумала, что загадку убийств и увечий мы в конце концов решим:
насилие и смерть - наша профессия. А насчет личных проблем у меня не было и
капельки оптимизма.
Эдуарду нет места в мире, где живет женщина с парой
игрушечных собак по кличке Винни и Пух. Никогда Эдуард не сможет быть таким
претенциозным. А Донна и сейчас такая. Нет, не выйдет. Просто не может выйти.
Но впервые я поняла, что если у Эдуарда нет сердца, которое можно потерять, то
есть желание иметь его, чтобы отдать. Да, только мне вспомнилась сцена из
"Волшебника Изумрудного города", когда Элли и Страшила стучат по
груди Железного Дровосека и слышат раскаты эха. Жестянщик забыл вставить ему
сердце. Эдуард свое вырезал много лет назад и куда-то забросил. Это я знала
давно. Я только не знала, что Эдуард жалеет об этой потере. И еще я думаю, что
до Донны Парнелл он сам об этом понятия не имел.
