Они вышли в дальнюю дверь, хотя в такой маленькой комнате
понятие "дальняя" было относительным. Рядом с камином в беловатой
плетеной корзине из камыша лежали дрова. Я провела рукой по холодному мрамору
кофейного столика, расположенного около камина. На нем стояла ваза с какими-то
полевыми цветами. Их золотистые венчики и коричневатые серединки ни с чем в
комнате не сочетались. Даже дорожка работы индейцев-навахо, занимавшая большую
часть пола, выдержана в черных, белых и серых тонах. И в нише между дальними
дверями тоже были цветы. Ниша была достаточно большой и могла бы служить окном,
но только она никуда не выходила. Цветы вываливались оттуда, будто поток
золотисто-коричневой воды, - огромный беспорядочный букет.
Когда Эдуард вернулся без Бернардо, я сидела на белом
диване, вытянув ноги под кофейный столик и сцепив на животе руки так, будто
прислушивалась к треску пламени в холодный зимний вечер. Но камин был слишком
чист, стерилен.
Эдуард сел рядом, покачал головой:
- Довольна?
Я кивнула.
- И что ты думаешь?
- Не слишком уютная комната, - сказала я. - И ради неба,
посмотри ты на пустые стены. Картины бы, что ли, повесил.
- Мне так нравится.
Он расположился на диване рядом со мной, вытянул ноги, руки
сложил на животе. Явно он передразнивал меня, но даже это не могло меня сбить.
Я собиралась подробно осмотреть все комнаты до того, как мне придется уехать.
Можно было сделать вид, что мне все равно, но с Эдуардом я не давала себе труда
притворяться. В нашей странной дружбе это было ненужным. И то, что он продолжал
играть со мной в игры, было глупо с его стороны. Я, впрочем, надеялась, что в
этот раз игры кончились.
- Может, я тебе подарю на Рождество картину, - сказала я.
- Мы друг другу подарки на Рождество не дарим, - напомнил
он.
Мы оба смотрели в камин, будто представляя себе живой огонь.
- Наверное, надо с чего-то начать. Например, это будет
портрет ребенка с большими глазами или клоуна на бархате.
- Я ее не повешу, если она мне не понравится.
Я посмотрела на него:
- Если только не Донна ее подарит.
Он вдруг стал очень тих.
- Да.
- Это Донна ведь принесла цветы?
- Да.
- Белые лилии или какие-то орхидеи, но не полевые цветы,
которые в этой комнате.
- Она считает, что они оживляют дом.
- И еще как оживляют, - сказала я.
Он вздохнул.
- Может, я ей скажу, как ты любишь картины, на которой
собачки играют в покер, и она тебе купит несколько штук.
- Она не поверит, - сказал он.
- Нет, но я смогу придумать что-то, чему она поверит и что
ты настолько же не выносишь.
Он посмотрел на меня:
- Ты этого не сделаешь.
- Вполне могу.
- Это похоже на начало шантажа. Чего ты хочешь?
Я смотрела пристально, изучала это непроницаемое лицо.
- Так ты признаешь, что Донна и ее команда настолько тебе
важны, что шантаж сработает?
Он глянул на меня безжалостными глазами, и снова лицо его
стало непроницаемым. Но этого теперь было недостаточно. В его броне
образовалась брешь, куда мог бы въехать грузовик.
- Они заложники, Эдуард, если кому-то это придет в голову.
Он отвернулся от меня, закрыв глаза.
- По-твоему, ты сказала мне что-то такое, о чем я сам не
думал?
- Извини, ты прав. Вроде как учить бабушку пироги печь.
- Чего? - Он повернулся, почти смеясь.
- Старая поговорка. Означает учить кого-то тому, чему он сам
тебя научил.
- И чему я тебя научил? - спросил он, и лицо его снова стало
серьезным.
- Тут не во всем твоя заслуга. Смерть матери была моим
ранним уроком, и я узнала, что самый дорогой тебе человек может умереть. Если
другие знают, что тебе кто-то дорог, они могут этого человека использовать
против тебя. Ты спрашиваешь, почему у меня нет романов с людьми? Они бы стали
заложниками, Эдуард. Моя жизнь слишком полна насилия, чтобы приковать к своей ноге
пушечное ядро привязанности. Ты меня этому научил.
- А сейчас я сам нарушил это правило, - сказал он тихо.
- Ага.
- А куда же нам определить Ричарда и Жан-Клода?
- Я тебя заставила ощутить неловкость, так ты платишь тем
же?
- Ты просто ответь.
Я подумала секунду-другую и ответила правдиво, потому что
последние полгода я много думала об этом - о них.
- Жан-Клод настолько не пушечное ядро, что даже вопроса нет.
Если кто-то из тех, кого я знаю, и может о себе позаботиться, то это Жан-Клод.
По-моему, прожив четыреста лет, научишься выживать.
- А Ричард?
Эдуард, задавая этот вопрос, испытующе смотрел мне в лицо,
так, как обычно делаю я, изучая его. Впервые подумала, что сейчас на моем лице
чаще ничего не выражается, чем прежде. Я стала прятать свои чувства, мысли,
эмоции, даже когда не собиралась ни от кого их скрывать. Знает ли человек, что
на самом деле написано на его лице?
- Ричард может выжить после выстрела в грудь в упор из
дробовика, если дробь не серебряная. А ты можешь то же сказать о Донне?
Прямолинейно, может, даже грубовато с моей стороны, но ведь
это была правда.
Веки Эдуарда опустились как шторы, которые должны были
что-то скрывать за собой. Но за ними никого не было. С таким лицом он иногда
убивал, хотя случалось, что в эти минуты оно выражало радость, какой я при
других обстоятельствах у него не видела.
- Ты мне говорила, что они льнут к твоей человеческой сути.
А можно сказать, что ты льнешь к их сути монстров?
Поглядев в его непроницаемое лицо, я кивнула.
- Да, я не сразу поняла и еще позже приняла это. Я слишком
многих потеряла в своей жизни, Эдуард. И мне это надоело. Сейчас есть хорошие
шансы, что мальчики меня оба переживут. - Я подняла руку, не давая ему
заговорить. - Я знаю, что Жан-Клод не живой. Можешь мне поверить, я это знаю
лучше тебя.
- Серьезный у вас вид, ребята. Дело обсуждаете?
Бернардо вошел в комнату в синих джинсах - и больше ни в
чем. Волосы он заплел в свободную косу. Он прошлепал к нам босиком, и у меня
стеснилось в груди. Именно так любил расхаживать по дому Ричард. Он надевал
рубашку и ботинки только для выхода наружу или если кто-то приходил.
Я смотрела, как ко мне идет очень красивый мужчина, но на
самом деле я видела не его. Я видела Ричарда, я тосковала по нему. Вздохнув, я
попыталась сесть прямее. Может, это мне чутье подсказывало, но я могла
поручиться, что Эдуард не станет вести задушевный разговор с Бернардо, тем
более про Донну.
