Я кивнула:
- Ага. А теперь спроси меня, достаточно ли я бела.
Бернардо поглядел на меня.
- Достаточно ли ты бела?
- Согласно мнению некоторых людей, нет.
- Например, кого?
- Например, не твое собачье дело.
Он развел руками:
- Извини, я не хотел наступать на мозоль.
- Хотел, хотел, - ответила я.
- Ты серьезно так думаешь?
- Ага, - сказала я. - Я думаю, ты завидуешь.
- Чему?
- Тому, что я могу сойти за белую, а ты нет.
Он открыл рот, и на его лицо просто хлынул поток эмоций:
гнев, юмор, отрицание. Наконец он состроил улыбку, но не слишком счастливую.
- А ведь ты стерва, ты это знаешь?
Я кивнула:
- Ты меня не подкалывай, и я тебя не буду.
- Договорились. - Улыбка Бернардо засияла шире. - А теперь
позвольте мне проводить вашу лилейно-белую задницу в столовую.
Я покачала головой:
- Иди вперед, высокий темный жеребец, чтобы я полюбовалась
твоей задницей, пока будем идти по коридору.
- Только если ты потом пообещаешь поделиться впечатлениями
от зрелища.
Я приподняла брови:
- Хочешь получить критический отзыв о своих ягодицах?
Он кивнул, и улыбка у него уже была довольная.
- Ты такой эгоцентрист или просто пытаешься сделать мне
неловко?
- Угадай сама.
- И то, и другое, - предположила я.
Улыбка растянулась до ушей.
- Ты действительно такая умная, как кажешься.
- Шевелись, Ромео. Эдуард не любит, чтобы его заставляли
ждать.
- Чертовски верно.
Мы пошли по короткому коридору: он впереди, я за ним.
Бернардо шагал подчеркнуто скользящей походкой, и я действительно глядела
спектакль. Пусть меня подстегивала всего лишь интуиция, но я была готова
поспорить, что Бернардо и вправду попросит меня высказать мнение, причем
громогласно и публично. Почему это, когда есть верный предмет для спора, никого
рядом не бывает, чтобы заключить пари?
Глава 19
В столовой было больше тяжелых темных балок и в основном
желтовато-белые стены. Если судить по стульям, то обеденный стол тоже был
черный с серебром. Но его скрывала скатерть, похожая на еще один коврик работы
навахо. Хотя на ней тускло-красные полосы чередовались с черным и белым цветом.
Даже металлический канделябр на середине стола был черным с красными свечами.
Приятно, что какой-то цвет не привнесен сюда Донной. Мне понадобились годы,
чтобы сломать пристрастие Жан-Клода к белому и черному. А поскольку я Эдуарду
всего лишь друг и не больше, не мое дело, как он декорирует свое жилище.
В углу был камин, почти такой же, что в гостиной, только в
белую известь вмазали большой кусок черного дерева. Я бы назвала его каминной
полкой, но он недостаточно выдавался из стены. Настоящая каминная полка была
украшена красными свечами всех форм и размеров, некоторые просто держались на
своих вощаных подножиях, другие стояли в металлических подсвечниках. Два
круглых возвышались над остальными, и свеча в них насаживалась на иглу. Зеркало
с серебряной старинной оправой висело за свечами, и когда они горели, то должны
были в нем отражаться. Странно, я не думала, что у Эдуарда может быть
пристрастие к свечам.
Окон в комнате не было, только дверной проем, ведущий
наружу. Стены поражали белизной и пустотой. Почему-то эта скудость убранства
возбуждала клаустрофобию.
В дальней двери появился мужчина. Ему пришлось пригнуться,
чтобы не зацепить лысиной за притолоку. Он был повыше Дольфа, имеющего рост в
шесть футов восемь дюймов, то есть был самым высоким человеком, которого я в
жизни видела. На фоне его лысины особенно выделялись кустистые черные брови да
тень бороды, обрамляющая щеки и подбородок. Одет он был в атласные черные
пижамные штаны. А шлепанцы на нем норовили вот-вот свалиться с ног. Олаф - кто
же еще это мог быть? - передвигался в них совершенно непринужденно. Перешагнув
через порог и выпрямившись, он направился дальше, как отлично смазанная машина,
мышцы ходили под бледной кожей. Высокий, без капли жира, сухощавый, поджарый и
мускулистый, он обошел вокруг стола, и я отодвинулась автоматически, чтобы
между нами оказался стол.
Олаф остановился, я тоже. Мы разглядывали друг друга по
разные стороны стола. Бернардо стоял у дверей, у дальнего конца стола, и смотрел
на нас. Вид у него был встревоженный. Наверное, думал, должен ли он броситься
мне на помощь, если таковая мне понадобится. А может, ему просто не нравилось
повисшее в комнате напряжение. Мне оно точно не нравилось.
Если бы я не сдвинулась, когда он вошел, был бы уровень
этого напряжения ниже? Может быть. Но я давно научилась доверять своему
инстинкту, а он подсказывал: держись так, чтобы он до тебя не дотянулся. Однако
я постаралась вести себя любезно.
- Ты, наверное, Олаф. Фамилию я не расслышала. А я Анита
Блейк.
Темно-карие глаза Олафа выглядывали из глубоких глазниц,
которые с крупными скулами напоминали пещеры, где они и днем были бы в тени. Он
смотрел на меня, будто я ничего и не сказала.
Я снова попыталась - уж чего-чего, а назойливости мне не занимать.
- Алло, Земля вызывает Олафа.
Я глядела ему в лицо, и он не моргнул, никак не показал, что
он что-то слышал. Если бы он не смотрел на меня свирепым взглядом, я бы
допустила, что он меня игнорирует.
Я покосилась на Бернардо, но не теряла из виду великана по
ту сторону стола.
- Это как понимать, Бернардо? Он вообще-то разговаривает?
- Разговаривает, - кивнул Бернардо.
Я снова полностью переключилась на Олафа.
- Так ты не хочешь разговаривать именно со мной, да?
Он продолжал смотреть.
- Ты думаешь, что не слышать сладкие звуки твоего голоса -
это наказание? Мужчины вообще такие болтуны, и так приятно помолчать для
разнообразия. Спасибо тебе за доставленное удовольствие, деточка.
Последние три слога я произнесла раздельно, отчетливо.
- Я тебе не деточка.
Голос был низкий, глубокий, под стать широкой груди. Говорил
он чисто, но с каким-то гуттуральным акцентом, немецким, похоже.
- Оно заговорило! Стой, сердце! Сердце, стой!
Олаф нахмурился:
- Я не был согласен, чтобы тебя включали в эту охоту. Нам не
нужна помощь от женщины. Ни от какой.
- Ну, Олаф, деточка, чья-то помощь вам нужна, потому что вы
все трое ни хрена не выяснили про эти увечья.
