Он придвинулся ко мне, чтобы подавить, запугать своими
габаритами. Это было внушительно, но я, сколько себя помню, всегда была самым
маленьким пацаном во дворе.
- Я не пойду выяснять к Эдуарду. Я выясню это с тобой. Или у
тебя яиц не хватит, чтобы против меня попереть? - Я резко засмеялась. - Ах, извини,
забыла, только они у тебя и есть.
Он потянулся ко мне быстрым движением. Думаю, хотел просто
полапать, но ждать я не стала. Я отпрянула и бросилась на пол, выхватив
браунинг еще до того, как стукнулась задом об пол. Вытаскивая оружие, я не
успела руками смягчить удар от падения. Стукнулась я тяжело, и удар отдался в
позвоночнике.
Он вытащил откуда-то клинок длиной с его предплечье. Лезвие
уже опускалось вниз, а пистолет еще не целился точно ему в грудь. Кто пустит
первую кровь, еще было неясно, но ясно было, что кровь пойдет у обоих. Все
замедлилось до той кристальной четкости, когда в твоих руках все время мира,
чтобы навести оружие, уйти от клинка, и вместе с тем все происходит с
молниеносной быстротой, и ничего не остановить, не переменить.
- Стоп! - прорезал комнату голос Эдуарда. - Того, кто пустит
первую кровь, я застрелю собственной рукой.
Мы оба застыли. Олаф заморгал, будто время потекло с обычной
скоростью. По всей вероятности, сегодня мы друг друга не убьем. Но мой пистолет
целился ему в грудь, и его рука с зажатым в ней ножом была занесена надо мной.
Хотя не нож - а скорее всего меч. Откуда только он его вытащил?
- Брось нож, Олаф, - велел Эдуард.
- Пусть сначала она уберет пистолет.
В его темных глазах я видела ненависть, которую сегодня уже
наблюдала на лице лейтенанта Маркса. Они оба ненавидели меня за то, что не в
моей власти было переменить: один - за врожденный от Бога дар, другой - за то,
что я женщина. Забавно, до чего одна безрассудная ненависть похожа на другую.
Пистолет в моей руке ровно смотрел в грудь Олафа, и я
медленно выдохнула, выпустила воздух из тела, ожидая, пока Олаф решит, как нам
сегодня поступить. Либо мы работаем над делом, либо копаем могилу - или две,
если он достаточно быстр. Я знала, что бы выбрала я, но знала и то, что
решающий голос - не мой. И даже не Олафа - голосовать будет его ненависть.
- Брось нож, и Анита уберет пистолет, - сказал Эдуард.
- Или застрелит меня безоружного.
- Она этого не сделает, - сказал Эдуард.
- Она теперь меня боится, - возразил Олаф.
- Может быть, - согласился Эдуард. - Но меня она боится
больше.
Олаф посмотрел на меня сверху вниз, и сквозь ненависть и
гнев проскользнула тень неуверенности.
- Нет, я всажу в нее нож. Она меня боится.
- Объясни ему, Анита.
Оставалось надеяться, что я правильно поняла, чего Эдуард
хочет.
- Я тебе всажу две пули в грудь. Может быть, тебе удастся
отрезать от меня кусок раньше, чем ты грохнешься. Если ты по-настоящему хорошо
работаешь ножом, может, даже ты успеешь полоснуть меня по горлу, но все равно
ты будешь мертв.
Я надеялась, что он примет решение достаточно быстро, потому
что очень неудобно держать положение стрелка, сидя на заднице. У меня спина
затечет, если я в ближайшее время не изменю позу. Страх уходил, оставляя за собой
пустоту. Я устала, а ночь только начиналась. Еще часы пройдут, пока можно будет
заснуть. И я устала от Олафа. Было у меня такое чувство, что если я не убью его
сейчас, то мне еще представится шанс.
- Кого ты больше боишься, Анита? Меня или Олафа?
Я, не отводя глаз от Олафа, ответила:
- Тебя, Эдуард.
- Объясни ему почему.
Будто учитель тупому ученику говорит, что делать, но от
Эдуарда я готова была это стерпеть.
- Потому что ты никогда не позволил бы мне так на тебя
наставить пистолет. Никогда не позволил бы своим эмоциям поставить тебя в
опасность.
Олаф моргнул, глядя на меня.
- Ты меня не боишься?
В его вопросе прозвучало разочарование, в котором было
что-то детское, мальчишеское.
- Я не боюсь ничего из того, что могу убить.
- Эдуарда тоже можно убить, - сказал Олаф.
- Да, но может ли это сделать кто-нибудь из присутствующих?
Вот в чем вопрос.
Олаф теперь глядел на меня более озадаченный, чем
разгневанный. И начал медленно опускать клинок.
- Брось его, - произнес Эдуард ровным голосом.
Олаф уронил лезвие на пол. Оно упало, зазвенев.
Я встала на колени и отодвинулась вдоль стола, попутно
опуская пистолет. На ноги я встала у конца стола, где стоял Бернардо. Я глянула
на него:
- Отойди к Эдуарду.
- Я же ничего не делал, - ответил он.
- Отойди, Бернардо. Мне нужно место.
Он открыл рот, будто хотел возразить, но Эдуард его перебил:
- Сделай, как она говорит.
Бернардо отошел.
Когда они все оказались на том конце комнаты, я убрала
пистолет.
У Эдуарда в руках был большой картонный ящик, переполненный
папками. Сейчас Эдуард поставил его на стол.
- У тебя даже пистолета не было, - возмутился Олаф.
- Он мне не был нужен.
Олаф резко прошел мимо Эдуарда в коридор. Хотелось мне
думать, что он пошел собирать вещи, но вряд ли мне выпадет такое счастье. Я его
знала меньше часа, но уже убедилась, что он никому не лапушка.
Глава 20
Убийство всегда порождает кучу бумаг, но серийное убийство
способно утопить в бумагах все. Мы с Эдуардом и Бернардо прорывались против
течения уже с час, а Олаф так и не вернулся. Может, он решил собрать вещи и
уехать? Я не слышала хлопанья дверей и шума машины, но я ведь не знала,
насколько дом звуконепроницаем. Эдуарда вроде бы отсутствие Олафа не
беспокоило, так что и я не стала на этом зацикливаться. Я уже прочла один отчет
от корки до корки, чтобы составить общее впечатление, а кое-что даже привлекло
мое внимание. В разрезах на телах обнаружены следы обсидиана. Может быть,
обсидианового лезвия. Хотя мы вроде бы были не в той части света? Или нет?
- Ацтеки сюда когда-нибудь доходили? - спросила я.
Эдуарду вопрос не показался странным.
- Да.
- И я не первая обратила внимание, что обсидиан может
означать ацтекскую магию?
- Не первая.
- Спасибо за сообщение, что мы ищем ацтекского монстра
какого-то вида.
- Местные копы говорили с ведущим в этой области экспертом.
Профессор Даллас не может указать какое-либо божество или предание, которое
можно было бы связать с этими убийствами и увечьями.
