Жрец отдал лезвие коленопреклоненному. Тот принял его и
склонился к нему лбом. Потом вылизал клинок, у острых краев - очень осторожно,
пока не дошел до острия и до моей крови. Тут он вложил лезвие между губ, в рот,
всосал, как женщина, делающая минет. Рот его задвигался вокруг лезвия. Я знала,
что клинок его режет, а он сглатывает, напарывается нежными тканями на нож, а
вид у него такой, будто происходит что-то чудесное, оргиастическое, донельзя
приятное.
Он одновременно глядел на меня - лицо его больше не было
безмятежным. Во взгляде пылал жар, который обычно появляется в глазах любого
мужчины, когда он думает о сексе. Но ведь сейчас же он сосет острое стеклянное
лезвие, разрезая себе рот, язык, горло, сглатывая собственную кровь,
возбужденный моей кровью.
Кто-то схватил меня за руку, и я вздрогнула. Это был Сезар.
- Мы должны быть на сцене, чтобы ты потом вернулась на
место.
Он смотрел на коленопреклоненного, на всех остальных очень
внимательно. Обвел меня вокруг них, и все глаза следили за мной, как за раненой
газелью.
Остальные три женщины были уже на месте, стояли за
потускневшим теперь белым экраном. Они раздевались. Хихикающая блондинка
осталась в синем лифчике и трусиках, по-прежнему хохоча до упаду. Испанка сняла
только юбку и оставила на себе красные трусы и под цвет им красную блузку и
красные туфли на каблуках. Они с блондинкой прислонились друг к другу,
покачиваясь и смеясь. Рамона не смеялась, стояла, не шелохнувшись.
Сзади прозвучал голос жреца:
- Разоблачись для нашей публики.
Голос был тих, но Рамона ухватилась за подол блузки и
задрала его вверх. Лифчик у нее был обыкновенный, белый и простой. Белье - не
для всеобщего обозрения, и вряд ли она собиралась сегодня перед кем-то
выставлять себя. Блузку она сбросила на пол, руки взялись за верхнюю пуговицу
штанов. Я высвободилась из руки Сезара и взяла Рамону за обе руки:
- Нет, не надо!
Ее руки обмякли в моих руках, будто даже такое мелкое
вмешательство разбило чары, но она на меня не смотрела. То, что перед ней, она
не видела. Она разглядывала какие-то внутренние пейзажи, невидимые мне.
Я подняла блузку с пола, вложила ей в руки. Рамона
машинально прижала блузку к себе, почти закрыв себя спереди.
Сезар взял меня за рукав:
- Занавес поднимается, времени нет.
Экран медленно пошел вверх.
- Нельзя, чтобы ты одна стояла одетая, - сказал он и
попытался стянуть с плеч пиджак. Показалась кобура.
- Публику напугаем, - сказала я.
Экран доходил уже до колен. Он схватил меня спереди за
блузку, выдернул из штанов, обнажив живот. Потом упал на колени и стал лизать
мне живот, и тут экран поднялся совсем. Я попыталась схватить его за волосы, но
они были слишком короткие и мягкие. Куда мягче, чем были бы мои, если бы их так
остричь коротко. Зубы Сезара чуть прикусили мне кожу, и я сунула руку ему под
подбородок, поднимая вверх, так что ему надо было либо разжать зубы, либо
прикусить сильнее. Он отпустил меня и поднял на меня глаза. В его взгляде было
что-то, но я не могла этого прочесть, - что-то больше и сложнее, чем можно
увидеть в глазах незнакомого мужчины. Сложности сегодня меня совсем не
устраивали.
Он поднялся, и у него было такое плавное и грациозное
телодвижение, что я не сомневалась: Эдуард поймет, кто он такой. Не человек.
Сначала он подошел к длинноволосой и поцеловал ее так, будто
вползал в нее через рот. Потом повернул ее, как в танце, и ягуары сразу же
оказались рядом, чтобы отвести ее с охапкой одежды к ее столику. Следующей была
блондинка. Она поцеловала его, вцепившись бледными ногтями в спину. Чуть
подпрыгнув, она обвила его ногами, заставив либо подхватить ее, либо самому
упасть. Поцелуй был продолжительный, но она его контролировала. Сезар отвел ее
к краю сцены, а она цеплялась за него, как прилипала.
Ягуары отодрали ее от тела Сезара и понесли над головами, а
она сначала отбивалась, потом обмякла, смеясь.
Рамона вроде бы проснулась. Она заморгала, будто не понимая,
где находится и где должна быть. Уставилась на блузку, которую прижимала к
себе, и вскрикнула. Сезар попытался помочь ей одеться, и она влепила ему
пощечину. Я попыталась ей помочь, но теперь она уже боялась и меня, боялась
всех.
Ягуары хотели помочь ей спуститься, и она упала, чтобы они
ее не трогали. Наконец мужчина, сидевший с ней за столом, подошел и увел ее из
света, из круга чужих.
Она плакала и что-то тихо бормотала по-испански. Надо будет
с кем-нибудь о ней поговорить. Не могу я уехать из города, зная, что такие
штуки будут продолжаться. Если бы это был вампир, который один раз призвал ее
так, то он мог и потом призвать ее в любой момент, в любую ночь, и она бы
ответила. У нее бы не было выбора.
Сезар стоял передо мной. Он поднял мою руку - наверное,
поцеловать, но это была рука, которую я порезала, чтобы показать, что не
исцелюсь. Хотя на это вроде бы всем было наплевать. Сезар поднял мою руку и
уставился на ранку. Маленький порез, и крови немного, но он не затягивался.
Будь я ликантропом, ранка уже зажила бы.
Сезар уставился на кровоточащий палец.
- Кто ты? - шепнул он.
- Долго рассказывать, - шепнула я в ответ.
Он поцеловал ранку, как мать целует пальчик ребенку, потом
его губы скользнули вдоль пальца, к руке. Свежая кровь показалась из пальца,
яркая и блестящая под прожекторами. Высунулся язык Сезара, подхватив капельку.
Он наклонился ближе, будто для поцелуя, но я мотнула головой и пошла к
лестнице, ведущей со сцены, прочь от него.
Ягуары хотели мне помочь, но я глянула на них, и они
попятились, давая мне дорогу. Эдуард придвинул мне стул, и я ему это позволила.
Пока я была на сцене, нам подали еду. Эдуард протянул мне льняную салфетку. Я
ее обернула вокруг пальца, потуже.
Даллас встала и подошла ко мне, перегнувшись через спинку
моего стула.
- Что там случилось? Я один раз выходила добровольцем, и ни
с кем ничего не случалось.
Я посмотрела на нее. Лицо ее было серьезно и озабоченно.
- Если ты думаешь, что ни с кем ничего не случалось, то ты
плохо смотрела.
Она озадаченно нахмурилась.
Я покачала головой. Все равно уже поздно, и вдруг на меня
навалилась усталость, и не хотелось ничего объяснять.
- Это я при бритье порезалась.
Она нахмурилась сильнее, но поняла, что я не хочу
рассказывать, и вернулась на место, оставив меня объясняться с Эдуардом. Он
наклонился ко мне, прямо к уху, и шепнул тихо-тихо:
- Они знают, кто ты?
Я обернулась, приложила рот к его уху, хотя пришлось встать
на стуле на колено и прижаться к Эдуарду. Очень интимно выглядело, зато я могла
шепнуть так тихо, что даже не была уверена, расслышал ли он.
