- У тебя есть еще чемоданы? - спросил Эдуард.
- Конечно, есть! - ответила вместо меня Донна. - Она же
женщина!
Эдуард хохотнул - скорее это был его собственный смех, а не
Теда. Тихий и циничный звук, который заставил Донну поднять на него глаза, а
меня почувствовать себя лучше.
- Анита не похожа ни на одну женщину, которую ты видела.
Донна глянула на него еще раз. Эдуард специально сказал
именно так. Он поймал ее на ревности, как и я, и теперь играл на этом. Таким
образом он мог объяснить мою странную реакцию на помолвку без риска разрушить
свою легенду. Наверное, его можно было понять, но он тем самым еще и намекал на
мое недостаточно светское поведение. Он настолько дорожил своей легендой, что
был готов дать Донне думать о нас как о бывшей паре. Ни у Эдуарда, ни у меня не
было за всю нашу жизнь ни единой романтической мысли насчет друг друга.
- Есть у меня багаж, - сказала я.
- Вот видишь? - Донна потянула его за руку.
- Все стволы в сумку не влезли бы.
Донна осеклась, обращаясь к Эдуарду, потом медленно
обернулась ко мне. Мы с Эдуардом остановились, потому что остановилась она.
Глаза у Донны были чуть расширены, и, кажется, у нее перехватило дыхание. Она
смотрела на меня, но не в лицо. Будь она мужчиной, я бы могла сказать, что она
уставилась на мою грудь, но на самом деле она не на нее смотрела. Проследив за
ее взглядом, я увидела, что куртка у меня чуть отошла назад слева и виден
пистолет. Наверное, это случилось, когда я поправляла сумку на эскалаторе.
Небрежно с моей стороны. Обычно я очень осторожна и на публике свой арсенал не
показываю. Я передвинула сумку, и куртка закрыла кобуру, как упавший на место
занавес.
Донна коротко вздохнула, заморгала и посмотрела мне в лицо.
- У тебя в самом деле пистолет. - Голос был несколько
удивленный.
- Я же тебе говорил, что она без него не ходит, - сказал
Эдуард.
- Знаю, знаю... я просто никогда не видела женщину,
которая... ты так же легко убиваешь, как Тед?
Очень разумный был вопрос. Значит, она больше внимания
обращает на настоящего Эдуарда, чем я о ней думала. И потому я ответила честно:
- Нет.
Эдуард прижал ее к себе, предупреждая меня взглядом поверх
ее головы:
- Анита не считает, что оборотни - животные. Она думает, что
их можно исправить. Поэтому она иногда бывает слишком щепетильна.
Донна пристально смотрела на меня:
- Моего мужа убил вервольф. Убил на глазах у нас с Питером.
Питеру было всего восемь.
Я не знала, какой реакции она ожидает, и потому не
отреагировала. Лицо мое выражало заинтересованность, но никак не потрясение.
- А как вы спаслись?
Она медленно кивнула, поняв вопрос. Вервольф разорвал ее
мужа на глазах жены и сына, но они остались живы, а муж - нет. Что-то
произошло, что-то, что спасло их.
- Джон, мой муж, зарядил ружье серебряной дробью. При
нападении он ружье выронил. Он ранил оборотня, но легко. - Взгляд у нее стал
отрешенным, она вспоминала. Мы стояли в светлом зале аэропорта - три человека,
окруженных тишиной и приглушенными голосами, а Донна не сводила с нас
округлившихся глаз. Ни к чему было смотреть на Эдуарда, я и так знала, что у
него такое же бесстрастное лицо, как у меня. Она замолчала, ужас в ее взгляде
далеко еще не померк, и это говорило о том, что худшее впереди. По крайней мере
для нее. Во всяком случае, из-за чего-то она по-прежнему испытывала чувство
вины.
- Джон только за неделю до этого показал Питеру, как
стрелять. Он был такой маленький, но я позволила ему взять ружье. Позволила ему
застрелить монстра. Я позволила ему стоять перед этой тварью, а сама скорчилась
на полу, не в силах шевельнуться.
Вот в чем был истинный ужас для Донны. Она допустила, чтобы
маленький сын ее защитил. Позволила ребенку взять на себя взрослую роль
защитника перед лицом кошмара. Она провалила главное испытание своей жизни, а
Питер выдержал экзамен на взрослость в самом нежном возрасте. Неудивительно,
что он ненавидит Эдуарда. Он заслужил право быть мужчиной в доме. Заслужил
кровью, а теперь его мать хочет выйти замуж второй раз. А вот фиг ей.
Донна повернула ко мне измученные глаза. Она заморгала,
будто с болезненным усилием выдергивала себя из прошлого. Она никак не примирилась
с трагическим случаем, иначе бы он так живо не напоминал о себе. Когда
наступает примирение, то о самом страшном горе рассказываешь без эмоций, так,
будто оно стряслось с кем-то другим. Но даже смирившись, можешь поведать о
минувшей истории, как об интересном происшествии. Я встречала копов, которые
лишь в пьяном виде могли выдать в разговоре боль о пережитой трагедии.
Донна страдала, Питер страдал. Эдуард не страдал. Я
посмотрела на него, мимо искаженного болью лица Донны. Он уставился на меня
пустыми глазами спокойного, выжидающего хищника. Как он смеет вот так влезать в
чужую жизнь! Как смеет усугублять их страдания! Ведь как бы теперь ни
повернулось, женится он или нет, они будут страдать. Все будут страдать, кроме
Эдуарда. Хотя, быть может, тут я могла бы вмешаться. Если он испоганил жизнь
Донне, я смогу испоганить жизнь ему. Ага, эта идея мне нравилась. Устрою я
дождь над его парадом!
Наверное, мой замысел отразился у меня в глазах, потому что
Эдуард чуть прищурился, и на миг я ощутила в позвоночнике холодок, который он
умел навевать одним своим взглядом. Он был очень опасен, но ради защиты этой
семьи я проверю, какова степень его угрозы, а заодно и моей тоже. Наконец-то
Эдуард нашел, чем достать меня настолько, чтобы я нажала бы на кнопку, которую
не хотела трогать. Он должен оставить в покое Донну и ее семью. Должен уйти из
их жизни. И я заставлю его это сделать, а не то... Когда имеешь дело с
Эдуардом, есть единственное "а не то". Смерть.
Мы смотрели друг на друга поверх головы Донны, пока он
прижимал ее к своей груди, гладил ей волосы, говорил какие-то ласковые слова.
Но его лицо и взгляд были обращены только ко мне, и пока мы смотрели друг на
друга, я не сомневалась, что он знает мои мысли. Он понимал, к какому я пришла
заключению, хотя вряд ли догадывался, почему его интрижка с Донной и ее детьми
стала соломинкой, сломавшей спину верблюда. Но достаточно было видеть его
взгляд. Пусть ему и невдомек почему, но он знает, что этот траханый верблюд
разломался надвое, и единственное, что ему остается, - выполнять то, чего я от
него хочу, или же погибнуть. Именно так - я бы это сделала. Я знала, что могу
прицелиться и застрелить Эдуарда, причем не для того чтобы ранить, а убить. Это
вызывало холодную тяжесть в груди, но вселяло уверенность, которая позволяла
чувствовать себя сильнее - и чуточку более одинокой. Эдуард не раз спасал мне
жизнь. И я не раз спасала ему жизнь. Но... но... Я буду тосковать без Эдуарда,
но я его убью, если придется. Эдуард гадает, почему я так сочувствую монстрам.
Ответ простой: я сама монстр.
