Ковер поплыл у меня перед глазами, будто я смотрела сквозь
воду. Нащупав позади себя стул, я медленно на него опустилась, потом нагнулась,
упираясь лбом в колени, и стала очень осторожно дышать.
- Что с тобой? - спросил Эдуард.
Я мотнула головой, не поднимаясь. Ждала, что Олаф отпустит
язвительное замечание, но он промолчал. Либо Эдуард его предупредил, либо он
тоже был потрясен ужасом.
Когда я уже была уверена, что меня не стошнит и я не потеряю
сознание, я сказала, не поднимая по-прежнему головы:
- Когда родители приехали к дому? В котором часу?
Послышался шорох бумаги:
- В шесть тридцать.
Я повернула голову, прижалась щекой к колену. Очень уютное
ощущение.
- А когда взошло солнце?
- Не знаю, - ответил Эдуард.
- Выясни. - Черт, до чего красив этот ковер на полу!
Медленно, стараясь дышать так же ровно, я выпрямилась.
Комната не плыла. Отлично.
- Будущие дед с бабкой приехали в шесть тридцать. Допустим,
десять минут они приходили в себя, пока вызвали полицию. Первой приехала
дорожно-патрульная служба. От тридцати минут до часа прошло до прибытия
фотографа, и все равно кровь еще свежая. Даже не потускнела, не говоря уже, что
не стала темнеть.
- Родители чуть не наступили на нее, - сказал Эдуард.
- Ага.
- А какое это все имеет значение? - спросил Олаф.
- Если рассвет около шести тридцати, то эта тварь может
передвигаться при дневном свете или у нее нора близко к месту убийства. Если
это время не близко к рассвету, то, может быть, она ограничена темнотой.
Эдуард глядел на меня с улыбкой гордого родителя.
- Даже сунув голову меж колен, ты думаешь о деле.
- Но что это нам дает, - спросил снова Олаф, - если эта
тварь ограничена светом или темнотой?
Я подняла на него глаза. Он навис надо мной, но я продолжала
сидеть. Не очень круто будет, если я встану и упаду.
- Если она движется только в темноте, то это может помочь
нам сообразить, какой она породы. Мало есть противоестественных созданий,
строго ограниченных темным временем. Это поможет сократить список.
- А если у нее нора возле места убийства, - пояснил Эдуард,
- могут найтись следы.
- Ага, - кивнула я.
- Полиция обтопала там каждый дюйм местности, - сказал Олаф.
- И ты хочешь сказать, что найдешь что-то, чего они не заметили?
Все-таки самоуверенность так и выпирает из него.
- Полиция, особенно при первом убийстве, искала человека.
При поиске человека и монстра обращаешь внимание на разные вещи. - Я
улыбнулась. - К тому же если мы не собираемся искать то, чего полиция не нашла,
то нам тут делать нечего. Эдуард бы нас не позвал, и полиция не поделилась бы с
ним информацией.
Олаф нахмурился.
- Никогда не видел, чтобы ты так улыбался, Эдуард, если не
притворяешься Тедом. Ты как учитель, который гордится хорошим ответом ученика.
- Скорее как Франкенштейн со своим чудовищем, - заметила я.
Эдуард подумал секунду, потом кивнул и улыбнулся, довольный
сам собой.
- А что, сравнение хорошее.
Олаф насупился на нас обоих.
- Ты же не создавал ее, Эдуард.
- Нет, - сказала я. - Но он помог мне стать такой, какая я
есть.
Мы с Эдуардом переглянулись и оба перестали улыбаться, стали
серьезными.
- И я должен за это принести извинения?
- А ты чувствуешь, что должен?
- Нет, - сказал он.
- Тогда не надо. Я жива, Эдуард, и я здесь.
Я встала и не покачнулась ни капли. Жизнь налаживается.
- Давайте выясним, происходили ли убийства при дневном
свете. Когда я все это просмотрю, поедем знакомиться с местами преступления. -
Я обернулась на Эдуарда. - Если ты согласен, конечно. Ты здесь командуешь.
Он кивнул:
- Нормально. Но чтобы Тед продолжал работать с полицией
Санта-Фе, надо включить ее в осмотр места преступления.
- Ага, - согласилась я. - Копы не любят, когда штатские
лезут на место преступления. Сразу становятся сердитыми.
- Тем более что ты в Альбукерке уже персона нон грата, -
сказал Эдуард. - Надо все-таки, чтобы кто-то из полиции согласился бы с тобой
разговаривать.
- Меня это действительно бесит. Я изолирована от самого
свежего места преступления, от последних следов. Это уже связывает мне руки,
хуже не бывает.
- Но ты тоже не знаешь, что это? - спросил Эдуард.
Я покачала головой и вздохнула:
- Ни малейшего понятия.
Олаф даже не произнес "я же тебе говорил" -
благослови Господь его шовинистскую душу.
Я стала снова разглядывать фотографии, и вдруг я это
увидела. Осторожно выдохнув, я произнесла:
- Bay!
В комнате стало жарко. Черт меня побери, не стану я снова
садиться! Опершись пальцами о стену, я заставила себя не качнуться, а со
стороны могло показаться, что я рассматриваю поближе. Можете поверить, мне
совсем не хотелось ничего поближе рассматривать. Даже пришлось на несколько
секунд закрыть глаза. Когда я их открыла, я уже пришла в себя, насколько могла.
Фрагменты тела были разбросаны как лепестки цветов,
перемешанные с красной гущей. Я переводила глаза с одной окровавленной
конечности на другую. И была почти уверена, что вот это - предплечье, а вот
торчащий мосол коленного сустава, который выделялся своей белизной посреди
красной жижи. Никогда не видела столько кусков мяса. Мне случалось видеть изуродованные
тела, но их всегда терзали, чтобы сожрать или в наказание. А вот в этом...
разрушении была страшная завершенность.
Я перешла к снимку той же сцены, но немного в другом
ракурсе. Мысленно я старалась сложить тела воедино, но каждый раз не хватало
деталей.
Наконец я повернулась.
- Нет ни головы, ни кистей рук. - Я показала на маленькие
комочки в крови. - Разве что вот это - пальцы. Тела были полностью расчленены,
даже фаланги пальцев?
Эдуард кивнул:
- Все жертвы расчленены почти полностью по всем суставам.
- А зачем? - спросила я и поглядела на Эдуарда. - Где
голова?
- Ее нашли у холма за домом. Мозг отсутствовал.
- А сердце? - спросила я. - Посмотри, позвоночник почти не
тронут, но внутренних органов не видно. Где они?
- Их не нашли, - ответил Эдуард.
