— Странно, — сказал Николай, пытаясь устроить на подголовнике разламывающуюся от боли голову, — я уже проверил: ничего не пропало — часы, бумажник, телефон — все на месте, только нет этого ящика.
— Может быть, кто-то этого ублюдка спугнул, — предположила Елена, лихо выворачивая из двора и резко ускоряясь на пустом проспекте. — А что за шкатулка-то?
— Анька попросила забрать — у нее сегодня ночное дежурство, — на более подробные объяснения у Николая сил не осталось.
Елена пристроила «девятку» у обочины, где уже стояли рядом милицейский «уазик» и фургон «скорой». Несмотря на возражения, жена помогла ему выйти из машины и продолжала поддерживать, обнимая за талию. Травмпункт располагался на первом этаже сталинского жилого дома, к двери с тротуара вели высокие и крутые ступени. «Не лестница — дополнительная работа для травматолога, — подумал Николай, с трудом карабкаясь вверх. — Как, интересно, по ней хромые спускаются?»
В коридоре пахло болью. В коктейле запахов различались ноты анестезии, дезинфекции, пота и блевотины. Неподалеку от входа, прикованный наручником к батарее парового отопления, дергался молодой крепкий парень в разодранной майке, с залитым кровью лицом. Он хриплым голосом выкрикивал угрозы, обещая «урыть всех подлюг», и время от времени пытался ударить ногой стоявших на безопасном расстоянии милицейских патрульных. Не достав в очередной раз, он яростно матерился. Милиционеры не обращали внимания на выходки бузотера: они спорили с усталым немолодым врачом в несвежем халате желтовато-серого оттенка. Тот быстрыми затяжками выкуривая сигарету, втолковывал им:
— Ну зачем вы его сюда привезли? Что мне с ним делать прикажете? Он ведь медперсонал покусает — очевидный реактивный психоз на почве алкоголя.
В этот момент прикованный с криком «Балтийца не возьмешь!» попытался снова дотянуться до сержантов, но поскользнулся и упал на спину, с гулким стуком приложившись затылком, однако резво вскочил и вновь зашелся руганью.
— Смотри-ка ты, — удивился врач такой прыти, — мозги, считай, наружу, а все воюет.
— А куда нам его девать? — нудно бубнил один из сержантов. — В «обезьянник» закроешь, а он кони двинет — отвечай потом за этого придурка.
Елене и Николаю, которые никак не могли протиснуться внутрь травм пункта, сидевший тут же, на грубо сколоченных вместе старых деревянных «домкультуровских» креслах парнишка в синей униформе персонала «скорой помощи» со свежим синяком под глазом словоохотливо объяснил:
— Вот нашей бригаде сегодня повезло, блин. Мореман этот, — он кивнул на продолжавшего буянить парня, — из рейса пришел, ну и сразу завалился в кабак, чтобы отметить это дело, как полагается. Чего-то ему там не понравилось, нажрался и давай чудить: бармену в дыню дал, витрину разнес. Ну, его там и успокоили — бутылкой башку разбили и выкинули на Энгельса, кто-то «скорую» вызвал. Мы подъехали — лежит мужик без памяти, башка разбита, весь в крови. Начали его в фургон грузить, — он очнулся и давай опять воевать. Доктору нашему руку сломал, мне вот фейс попортил. Здоровый, гад! Хорошо, милиция подъехала, а то он уже собирался в кабак вернуться, для разборок. Так и с ментами он тоже подрался — сержанту вон руку прокусил. Не, во народ, блин, — просто крейсер «Варяг» какой-то.
— Ладно, поступим так, — подвел итог врач. — Я вызову спецбригаду из Скворцова-Степанова, они его успокоят, а потом мы его залатаем и отдадим голубчика или вам, или им — кто возьмет. А ты, сержант, иди — тебе руку сестрички продезинфицируют.
Уходя, он равнодушно скользнул по Николаю взглядом и остановился:
— Привет телевидению. Ты как тут оказался?
Николай не мог вспомнить, откуда его знает этот врач, — наверное, сталкивались на съемках какого-нибудь сюжета, — но вежливо ответил:
— Привет. Да вот, голову разбили.
— Ну, пошли со мной, посмотрим, что у тебя. Слушай, — втолковывал врач Николаю по дороге, — вот о чем надо сюжет снять. Какая-то эпидемия головоломок. — Он, довольный собственным каламбуром, рассмеялся. — И все — криминальные. Наркоманы — как сдурели. Наркота, что ли, вздорожала?
Николаю быстро сделали рентгенограмму и, дождавшись снимка, врач потащил его в кабинет, на дверях которого значилось: «Операционная».
— Ну, Николай Полуверцев, повезло тебе, череп крепкий — цел остался, даже трещин нет. Хотя удар, — он осторожно ощупывал прохладными пальцами рану, — судя по рассечению, был сильный. Ну, гематома — это обязательно, да и сотрясение наверняка есть. Светочка, давай-ка аккуратно подстриги раненого бойца, — велел он молоденькой медсестре. — Рыбу-то ловишь или времени нет? — поинтересовался хирург, тщательно намыливая и дезинфицируя руки. Пока медсестра выстригала волосы, он с увлечением рассказывал о том, как в прошлые выходные неплохо половил на Ладоге, а главное — у него сошла пятнадцатикилограммовая щука: — Веришь — голова ее уже у меня на коленях лежала, а она как даст хвостом о борт, шнур порвался и — привет Педре!
Именно по этому «привету Педре» Николай и вспомнил, как снимал этого врача-рыболова на одном из соревнований питерского Клуба рыбаков.
— Ты не переживай, акула пера, я тебя аккуратно заштопаю. Спасибо, кстати, твоему грабителю — четко бил, грамотно, видимо, кастетом. Края раны хорошие, ровные, после ударов бутылками сплошные лохмотья получаются. — Продолжая балагурить, хирург быстро вколол анестетик и, подождав несколько минут, принялся зашивать рану.
— Ну вот, — сказал он, завязывая последний узелок, — красота, лучше, чем раньше. Сейчас тебе Светочка ручками нежными повязочку сделает, и все. Тебя есть кому домой-то отвезти?
— Да, жена ждет, спасибо, — и с некоторой неловкостью Николай уточнил: — Я тебе что-то должен?
— Конечно, должен. Я, вообще-то, с рыбаков гонораров не беру, — пояснил врач, — но ты — особая статья. Так что, должен — хорошие сюжеты снимать, а главное — правду народу рассказывать.
— Извини, рад бы пообещать, да не от меня это зависит. Я всего лишь скромный редактор.
— А я — всего лишь скромный хирург-травматолог, и от меня тоже зависит немногое, но, все же, кое-что в моих силах. Вот — голову тебя аккуратно залатал. Уверен, — у тебя тоже так. Ты не отчаивайся, представитель четвертой власти, ты нам — зрителям старайся правду рассказывать. Понятно, что дело это не простое, но свобода слова, как никак, можно сказать — завоевание демократии.
Хирург говорил подчеркнуто иронично, стараясь смягчить пафосность давно вышедшего из моды политического лозунга ельцинской поры, но глаза его оставались серьезными, и Николай почувствовал искреннюю, наивную и очень трогательную убежденность собеседника в том, что вечные ценности — существуют и жизнь должна строиться по законам добра и справедливости. Полуверцеву стало неловко, словно он, не разуваясь, в грубых рыбацких сапогах вломился в чистенький уют недавно убранного жилища, оставляя на светлом ковровом покрытии расползающиеся мокрые пятна, ошметки грязи и засохшую чешую. Готовая сорваться с губ насмешливо-циничная реплика застряла в горле, и он, скрывая смущение, закашлялся.
