Ядин хотел положить конец своей кочевой жизни и навсегда осесть в Уре, где Шамас смог бы стать писцом во дворце. Илия закончит обучать Шамаса обращаться с буллами
[10]
и калькулями,
[11]
тем более что Шамас уже хорошо разбирался в этом, благодаря обучению в Харране.
За последние годы Шамас превратился в подростка, который уже ясно понимал, что в учебе невозможно преуспеть без большого усердия. Свою роль сыграло также и то, что писцы Харрана были с Шамасом гораздо менее терпеливы и уделяли ему меньше внимания, чем Илия, и Шамасу пришлось несладко – ему могли запретить посещать занятия, если бы он не проявил должной старательности в учебе.
Однако ему нужно было еще многому научиться, прежде чем он сможет стать дуб-саром, затем, через много лет работы писцом, – сес-галем, и, наконец, уже на закате жизни, станет ум-ми-а.
Шамас сидел и молча слушал разговор отца с Авраамом, запоминал советы, которые они друг другу давали.
Зима уже сдавала свои позиции, и весна постепенно окрашивала землю в зеленый цвет, а небо – в ярко-голубой. Сейчас было самое подходящее время для того, чтобы отправиться в путь.
Авраам и Ядин договорились, что перед тем, как расстаться, они принесут в жертву ягненка. Они надеялись, что это будет благосклонно воспринято Господом.
– Отец, когда мы отправимся в путь? – спросил Шамас, едва только Авраам вышел из их дома.
– Ты же слышал, что через месяц нас здесь уже не будет. Мы пойдем не одни, потому что и другие люди из нашего рода хотят возвратиться в Ур вместе с нами. А ты позднее не пожалеешь о том, что не пошел вместе с Авраамом?
– Нет, отец, я хочу вернуться домой.
– Ты сейчас и так находишься в своем доме.
– Я считаю, что мой дом – это то место в Уре, где я вырос. Я буду скучать по Аврааму, но он ведь сам говорил мне, что каждый должен идти своей дорогой. Он обязан выполнить то, что велел ему Бог. От меня же, как мне кажется, Бог ожидает, что я вернусь в землю наших предков. Там я расскажу нашим родичам все что знаю об истории сотворения мира, и буду тщательно хранить таблички, на которых я записал повествование Авраама.
– Ну что ж! Ты сам выбрал свою судьбу.
– Нет, отец, я думаю, что ее определил Бог. Авраам спрашивал меня, что я чувствую в душе, а там такое чувство, что мне просто необходимо вернуться в Ур.
– Я тоже это ощущаю, сынок, и твоя мать тоже. Ее сердце полно тоски, и она снова станет радостной лишь тогда, когда мы вернемся в Ур. Она хочет умереть там, где рождались и умирали ее родственники. Наш дом сейчас находится здесь, но, тем не менее, мы чувствуем себя в этих местах чужаками. Да, нам нужно вернуться в Ур.
Шамас ощутил прилив радости. Предстоящее путешествие вызывало у него внутренний трепет: он испытывал настоятельную необходимость чем-то нарушить монотонный ход своей жизни. Они будут идти днем и разбивать лагерь на ночь, и тогда женщины примутся печь хлеб, чтобы сразу же его съесть.
Он уже мысленно представлял себе, как будет нырять в Евфрат, а еще как все они будут сидеть вокруг костра и разговаривать.
Но затем Шамас вдруг почувствовал щемящую боль в груди: он вспомнил про Авраама. Он знал, что очень сильно будет по нему скучать. Мальчик не сомневался в том, что этот его родственник – особенный человек, которому самим Богом уготовано стать отцом множества народов. Шамас, по правде говоря, совершенно не понимал, как это может произойти, потому что жена Авраама – Сара – так и не родила своему мужу ни одного ребенка. «Но если Бог что-то пообещал, то так оно и будет», – сказал сам себе Шамас.
Он уже закончил записывать историю сотворения мира, рассказанную ему Авраамом. Шамас не испытывал ни малейших сомнений, что именно так все на самом деле и было.
Тем не менее отношение Шамаса к Богу было довольно сложным. Иногда ему казалось, что он вот-вот сможет постичь тайну бытия, но каждый раз его сознание вдруг начинало затуманиваться, и он терял способность о чем-то думать.
А еще он довольно часто не понимал деяний Божиих, особенно когда Бог, разгневавшись, сурово карал род человеческий. Шамас никак не мог постичь, почему Господь так нетерпимо относится к неповиновению.
Однако непонимание Бога и осуждение в глубине души некоторых из его поступков по отношению к людям отнюдь не уменьшали веру Шамаса в Господа.
Его вера была подобна каменной глыбе, упокоившейся на поверхности земли на веки вечные.
Отец попросил Шамаса быть поосторожнее, когда они прибудут в Ур. Нельзя было подвергать сомнению ни существования Энлиля – отца всех богов, ни Мардука, ни Тиамат, ни каких-либо других божеств.
Шамас понимал, что ему будет трудно рассказывать о Боге, у которого нет лица и которого нельзя увидеть, а можно лишь ощутить в своем сердце. Поэтому мальчик решил, что будет с большой осторожностью затевать разговор о Боге, не пытаясь противопоставить его другим богам. Ему нужно было лишь посеять семена веры в Господа в сердцах тех, кто его будет слушать, а затем подождать, когда из этих семян появятся ростки веры в Бога Единого.
И вот настал день расставания. Еще толком не рассвело, а Авраам со своим родом и Ядин со своей семьей уже готовились отправиться в путь по утренней прохладе. Женщины нагружали ослов поклажей, а их дети сновали туда-сюда со слипающимися после сна глазами, мешая работе своих матерей.
Шамас с нетерпением ждал, чтобы Авраам позвал его, и очень обрадовался, когда глава рода и в самом деле жестом подозвал его к себе.
– Пойдем, у нас еще есть время поговорить, пока наши люди готовятся покинуть Харран. – сказал Авраам мальчику.
– Теперь, когда мы вот-вот расстанемся, я еще сильнее чувствую, что буду скучать по тебе, – признался Шамас.
– Да, мы оба будем часто вспоминать друг друга. Но я хочу дать тебе задание, о котором я тебе уже говорил: позаботься чтобы не пропала записанная тобой история сотворения мира. Я тебе рассказал, как Бог создал мир, и ты, как и я, знаешь, что именно так оно и было. Люди забыли о том, что они – всего лишь частичка его дыхания, и склонны думать, что не нуждаются в нем, однако затем зачастую сами упрекают его в том, что он не помог им, когда они нуждались в его помощи.
– Да, я тоже часто размышлял об этом.
– Разве мы можем понять Бога? Мы ведь были сотворены из глины, подобно тем божествам, которых я лепил вместе с моим отцом Фаррой. Мы ходим, разговариваем, чувствуем только потому, что он вдохнул в нас жизнь, и если он захочет, то может лишить нас ее, точно так же, как я разломал крылатых глиняных быков, которым другие люди поклонялись, словно богам. Но это были боги, созданные мной, и они затем были уничтожены моей же рукой.
