Хосе зашел в кабинет отца и, наклонившись, поцеловал его.
– Как дела?
– Хорошо, сынок, хорошо. А у тебя?
– Да надоело работать! Вкалывал без перерыва целый день.
– Но все идет хорошо, да?
– Да, хотя мы еще не закончили процесс слияния двух компаний. Как только казалось, что мы вот-вот обо всем договоримся, кто-то из адвокатов той или иной стороны вдруг обязательно находил какую-нибудь заковырку.
– Ничего страшного. Ты к таким делам привычный. Рано или поздно они все равно все подпишут.
– Хорошо бы. В июне нас могут вызвать по этому делу в арбитраж, а мы все никак не можем прийти к соглашению.
– Не отчаивайся.
Зазвонил телефон, и Энрике, прервав разговор с сыном, тут же схватил трубку.
– Слушаю.
– Энрике? Это Фрэнки…
– Как дела? Я только что разговаривал с Джорджем.
– Он тебе сказал, что у нас есть свой человек в экспедиции? Хорват.
– Да, я это знаю.
– Мне только что звонил Альфред. Он нервничает. Даже пытался нам угрожать.
– Чем именно?
– Он не уточнил, а просто сказал, что если ему придется вступить в смертельную схватку, то он к этому готов. Он нас знает и понимает, что мы попытаемся вырвать у него «Глиняную Библию».
– Ее еще нужно найти…
– Он – один из нас, и потому ему нет необходимости сильно напрягаться, чтобы понять, как мы будем действовать, если он найдет «Глиняную Библию». Он уверен, что мы заслали к нему своих людей, и заявил, что выявит их и убьет. А еще он хочет, чтобы мы знали: если мы не позволим Кларе завладеть этими табличками, он откроет миру всю подноготную нашего бизнеса. Он приказал своим доверенным людям в случае, если он умрет в ближайшие месяцы, провести вскрытие, чтобы выяснить, умер он естественной или насильственной смертью, и если окажется, что насильственной, то будет предано огласке его признание, которое сейчас находится у одного человека, но мы не сможем догадаться, у кого именно. Похоже, в этом документе он подробно рассказывает, чем именно мы занимались все эти годы.
– Он с ума сошел!
– Нет, он просто пытается себя защитить и играет на упреждение.
– И что он предлагает?
– Ничего нового, только то, что уже предлагал: мы оставляем «Глиняную Библию» Кларе, а он доводит до успешного завершения проводимую нами операцию.
– Но он не думает, что мы согласимся…
– Да, он в это не верит.
– Он хочет присвоить себе то, что ему не принадлежит. Джордж, конечно же, прав…
– Мне кажется, что нам реально грозит самоуничтожение.
– Что за ерунду ты говоришь?
– У меня неприятная тяжесть в желудке и, кроме того, ощущение, что мы вот-вот рухнем в пропасть.
– Не забивай себе голову всякой чушью.
– Да это не чушь, можешь мне поверить. Я поговорю с ним.
– А не слишком ли рискованно звонить ему из Испании?
– Думаю, да. Но если я не найду другого выхода, то придется рискнуть. Я собираюсь в деловую поездку. Может, я смогу позвонить из того места, где буду находиться.
– Держи меня в курсе.
Энрике положил трубку и сжал кулаки. Сын молча наблюдал за ним, обеспокоенный тем, что лицо отца выражало тоску и гнев одновременно.
– Что случилось, папа?
– Это тебя не касается.
– Ничего себе ответ!
– Извини за грубость, но мне не нравится, когда ты расспрашиваешь меня о делах, и это тебе давно известно.
– Да, известно. С тех самых пор, как я стал что-то соображать, я знаю, что не должен тебя ни о чем спрашивать и, тем более, не должен совать свой нос в твои дела. Мне не известно, что это за дела, однако я понимаю, что это закрытое ристалище, на которое зрители не допускаются.
– Совершенно верно. Так было и так будет. А теперь мне хотелось бы, чтобы ты оставил меня одного. Мне нужно кое-кому позвонить.
– Ты говорил, что собираешься куда-то поехать. Куда?
– Я уеду через пару дней.
– Но куда и зачем?
Энрике привстал и стукнул кулаком по столу. Да, он был стариком и разменял уже девятый десяток, однако в его глазах сверкнул такой гнев, что Хосе невольно отшатнулся от отца.
– Не встревай в мои дела и не пытайся относиться ко мне как к старику! Я еще на многое способен! А теперь иди! Оставь меня одного!
Хосе повернулся и в задумчивости вышел из кабинета. Он струпом узнавал своего отца в этом психопате, готовом броситься на него с кулаками, если он начинал его о чем-то расспрашивать.
Энрике опустился в кресло и, порывшись в стоявшей на столе коробке, достал из нее пузырек, из которого вынул две таблетки. Он чувствовал, что у него начинает раскалываться голова. Врач уже не раз говорил Энрике, что ему ни в коем случае нельзя нервничать. Несколько лет назад Энрике пережил инфаркт. Обошлось, правда, без последствий, но, как ни крути, возраст брал свое.
Он мысленно обругал последними словами Альфреда, а затем и себя за то, что вздумал заступаться за Альфреда перед Джорджем. Какого черта Альфред не выполняет принятых договоренностей, как выполняют их все остальные? Почему он пытается от них отделиться?
Энрике надавил на кнопку, находящуюся под крышкой стола, и через несколько секунд в дверь легонько постучали.
– Войдите!
Служанка в черном платье и белоснежных фартуке и чепчике открыла дверь и замерла на пороге в ожидании распоряжений Энрике.
– Принесите мне стакан воды и скажите донье Росио, что я хочу ее видеть.
– Хорошо, сеньор.
Росио вошла в кабинет мужа со стаканом воды в руке и, взглянув на него, испугалась. Она увидела Энрике таким, каким ей и раньше иногда приходилось его видеть: это был незнакомый человек с ледяным взглядом, и не вызывало сомнений то, что этот человек ни перед чем не остановится.
– Энрике, что случилось? Ты себя плохо чувствуешь?
– Заходи. Нам нужно поговорить.
Росио кивнула, поставила стакан с водой на стол и села в кресло, стоявшее с другой стороны стола. Она знала, что ей сейчас нужно молчать и ждать, что скажет муж. Она аккуратно расправила на коленях юбку, словно отгораживая себя этим жестом от той бури, которая, как она знала, могла сейчас разыграться в полумраке кабинета.
– В этой коробке, – Энрике показал на одну из стоявших на столе коробок, – лежит ключ от банковского сейфа. Там нет бумаг, которые бы компрометировали меня, но в некоторых из них содержится информация о бизнесе, которым я занимаюсь. Я хочу, чтобы, когда я умру, ты немедленно отправилась в банк и уничтожила эти бумаги. Хосе не должен их увидеть. А еще я хочу, чтобы ты никогда не рассказывала ему о прошлом. Ты знаешь, о чем я говорю.
