– Ну поиграй с нами недельку, пока кого
отыщем, заказов набрали на месяц вперед, выручи, сделай милость.
– Да зачем вам арфа?!
– И впрямь ни к чему, – вздохнул
Ковалев, – на синтезаторе сможешь?
– Ну, если порепетировать…
– Давай, давай, – ответил
Димка, – пятьсот баксов запросто настукаешь, нас хорошо знают, клиентов
море.
Я согласилась и теперь таскаюсь с парнями.
«Джаз-банд» наш состоит из гитары, саксофона и «Ямахи». Честно говоря, звуки,
льющиеся с эстрады, ужасающи. Медведь, мартышка и кто-то там еще, решившие
составить квартет, явно играли лучше нас. Но наши клиенты мало что смыслят в
музыке. На свадьбе, как правило, требуется вначале громко сыграть марш
Мендельсона, который в переложении на наши инструменты звучит весьма
оригинально, а потом все быстро бегут за стол, напиваются и начинают плясать
под любую музыку. Главное, знать три народных хита – «Мурка», «Калина красная»
и «Зайка моя». Остальное никого не волнует. Народ частенько просит:
– Быстренькое давай, чтоб попрыгать.
Или наоборот:
– А медленно могете?
Мы «могем», клиенты довольны и передают Димин
телефон по эстафете. Мне даже нравится эта работа. Кругом веселые лица, и нас
всегда хорошо угощают. Одна беда, Ванька и Димка большие любители выпить, и
приглядывать за ними надо вовсю. Один раз мне пришлось в одиночку солировать, слушая
мощный храп других оркестрантов, свалившихся прямо на пол. Правда, гости на
свадьбе, бывшие в том же состоянии, так и не поняли что к чему.
Дача, на которой мы сейчас живем, принадлежала
еще моим родителям. Место чудесное – Алябьево, всего в двадцати минутах езды от
Москвы. К нам домой от дачи доехать быстрее, чем из какого-нибудь Теплого Стана
или Северного Бутова.
Дом отличный, комнат много, горячая вода, газ,
ванна, туалет и даже телефон. Мой отец был крупным ученым, работал на
военно-промышленный комплекс – занимался ракетостроением. Как доктор наук и
академик, он имел право на государственную дачу, и моя мама, певица, долго
отговаривала папу от строительства собственной фазенды, но отец, тихий,
какой-то незаметный в семейной жизни человек, на этот раз перекричал маменьку,
певицу, обладавшую на удивление громким голосом.
– Не говори глупости, – вспылил
он, – девочка растет, вот умру я, и вас с казенных метров наутро турнут, а
так ребенку дом останется.
Мама фыркнула:
– Мы проживем до ста лет и скончаемся в
один день.
Но, к сожалению, прав оказался папа, он ушел
из жизни рано, впрочем, многие его коллеги тоже. Их вдовы иногда приезжали в
Алябьево, пили чай на круглой веранде и вздыхали:
– Все-таки, Андрей – умница, вперед
смотрел, нас-то давно погнали, негде и отдохнуть.
У Алябьева масса достоинств. Чудесный воздух,
речка, городские условия… К тому же отец мой, хоть и ученый, имел в шкафу
генеральскую форму, а Никита Сергеевич любил военных и своих любимцев не
обижал. Поэтому участки у нас гигантского размера, честно говоря, мы и сами не
знаем, что в конце, просто ни разу не доходили до забора. Ближайшие соседи –
генералы Рябов и Соколов – живут вроде рядом, но нам не видно даже света от их
особняков.
Всем хорошо Алябьево, но есть у него один
недостаток. Электричка доезжает только до Переделкина, дальше можно на
маршрутном такси или автобусе добраться в писательский городок, а уж от него
приходится топать пешком через лес и поле. Ей-богу, из Москвы добираться
быстрей, чем бежать от станции к даче. Писателям повезло, их дома тянутся
невдалеке от дороги, и любая попутная машина с радостью подвозит их за копейки.
В сторону дач военных автомобили редко ездят. Впрочем, у Кати и Сережи есть
свои машины, но я не умею водить, хотя сегодня у меня знаменательный день.
Ровно в пять часов вечера я должна впервые сесть с инструктором за руль. Надо
же в конце концов научиться.
Зевая, я сползла вниз и принялась пить кофе.
Кирюшка мрачно смотрел телевизор.
– Иди погуляй.
– Не хочу, – огрызнулся он.
Тут примчалась Лизавета, вместе с ней Костя
Рябов, и мучение Кирюшки возобновилось. Как только они его не обзывали. Я даже
вынуждена была заступиться за бедного мальчика:
– Прекратите издеваться над Кирочкой.
– Ой, – взвизгнула Лизавета, –
прикол, Кирочка! Вот класс, в голову не пришло! Иди сюда, Кирочка, завяжем
бантик.
– И юбочку нацепим, – залился
хохотом Костя.
Внезапно Кирюшка побагровел, подскочил на
стуле и треснул кулаком по столу. Из чашек выплеснулся чай и растекся по
клеенке.
– Хватит, надоели! И впрямь имя-то у меня
дурацкое. Пришла же маме в голову идея. Одного ребенка нормально назвала –
Сережа, а другого по-кретински обозвала!
– Очень даже красиво, – попыталась я
исправить ситуацию, – Кирилл и Мефодий азбуку придумали…
– Мефодий, – заржал Костя, –
сейчас умру.
– Знаешь, Лампа, – пробормотал
Кирюша, – иногда лучше жевать, чем говорить.
– Но живу же я со своим именем и ни на
кого не обижаюсь, – не сдавалась я.
Дело в том, что меня зовут Евлампия. Вернее,
родители дали мне имя Ефросинья, и в детстве я натерпелась еще больше Кирюшки.
В классе сидело штук пять Лен и столько же Наташ. Кстати, во всей школе не было
девочек с именем Фрося. Да что там школа, не нашлось ни одной тетки даже в
консерватории, а у нас там было предостаточно чудаков. Имя не нравилось мне до
зубовного скрежета.
На первом курсе нас отправили в колхоз и
расселили по избам. Каждое утро, около шести, наша хозяйка выходила во двор и
орала, как оглашенная:
– Фрося, Фрося, Фрося…
В первый раз я, услыхав вопль, мигом вылетела
из комнаты:
– Что случилось?
– Ничего, – ответила баба.
– Но вы же звали: Фрося, Фрося…
– Ну и что? Козу кликаю, выгонять надо,
пастух идет…
Мучения мои продолжались и тогда, когда
началась концертная деятельность. Стоило конферансье завести:
– А сейчас на сцену приглашается молодая,
но очень талантливая артистка с чудесным русским именем Ефросинья. Фрося…
Зрители, отлично помнившие одну из самых
смешных советских комедий, как правило, начинали выкрикивать:
– Бурлакова! Фрося Бурлакова!
И начинался хохот, попробуйте сыграть после
этого серьезное произведение! Да все ждали, что я сейчас пущусь вприсядку
вокруг арфы.
