– Павлика.
– А нетуть его.
– Где он?
– Хрен его знает, – закашлялась
чадолюбивая мамаша, – может, на станцию побег, он иногда к ларькам ящики
подтаскивает, а может, в Москву поехал на вокзал.
– Зачем?
– Чего пристала! – рявкнула бабища.
– Когда он вернется?
– Шут его разберет, днем, вечером, через
неделю, чтобы он вообще пропал, спиногрыз! – гаркнула мамуля и с громким
треском захлопнула окно.
– Тетенька, – раздался знакомый
писк, – тетенька, давайте сто рублей, скажу, где Павлуха!
– Ты уже вчера триста заработала!
– Ну ищите его сами, вовек не найдете.
Испустив тяжелый вздох, я вынула розовую
бумажку.
– Давай рассказывай.
– А он ваши часики дяденьке
продал, – затарахтела девчонка, как проститутка засовывая купюру за
резинку трусиков.
– Какому?
– С утра приходил, мордастый такой, в
белом костюме. Подошел к дому, в окошко стукнул, Павлушка и высунулся. Мужчина
сказал: «Слышь, парень, мы тут пикничок с приятелями устраивали, часы я
потерял, не находил ли кто?» Павлушка не растерялся: «Две тысячи дадите?» –
«Легко», – ответил пришедший и быстро отсчитал бумажки.
– Так, – пробормотала я, – а ты
откуда знаешь?
– У нас в туалете, – ткнула девочка
пальцем в голубую будочку, – доска на толчке сломалась, такая дырища!
Запросто в дерьме утонуть можно. Я туда не хожу, боюсь.
– При чем тут сортир?
– А я в кустиках пописать села, тут
дядька и подошел, – хихикнула девочка, – голос у него громкий, как
загудел! Все и услыхала. Только не успела я у Пашки на конфеты попросить. Он в
окно вылез, и они с тем мужиком вместе ушли.
– Куда?
– Павлуха в магазин побежал, за станцией
стоит, плеер покупать и кассеты, давно мечтал. И повезло же ему, –
вздохнула девочка, – а я вот никак на Барби не накоплю.
Не слушая ее жалобы, я понеслась к платформе и
спросила у торговца Миши:
– Где тут магазин с плеерами?
– За углом, – ответил тот, –
новая Маринина вышла, не желаете?
Но я уже бежала через рельсы к небольшой
площади.
Назвать магазином железный вагон, набитый
всякой всячиной, язык не поворачивался. На полках теснились самые разнообразные
и подчас несовместимые предметы: вантуз, батарейки, жвачки, футболки турецкого
производства и рыбные консервы. Этакая помесь сельпо с супермаркетом.
За прилавком скучала девица, она лениво
переворачивала страницы «Мегаполиса» и, не поднимая глаз, буркнула:
– Чего ищете? Или просто так
интересуетесь?
– Простите, сегодня с утра сюда не
заходил мальчик за плеером?
Девчонка подняла на меня взор дохлой рыбы и
простонала:
– Так и знала! Только я ни при чем, коли
он у вас деньжонки скоммуниздил. Правда, я спросила: «Откуда у тебя, Пашка,
столько средств? Небось обворовал кого?» Знаю, Павлуха на Киевском вокзале
промышляет, прет все, что плохо лежит. А он спокойненько так говорит: «А тебе
какое дело, Манька? Что, мои бумажки меченые?» Ну и продала ему плеер за
шестьсот рублей и две кассеты.
– Куда он пошел?
Маша дернула острым плечиком:
– Хрен его разберет, говорил, будто в
«Макдоналдс».
– Так далеко, на шоссе! – удивилась
я.
– Это если на машине ехать, –
ухмыльнулась продавщица, – кто на своих двоих через пустырь топает, раз –
и ресторан, тут ходу десять минут от силы.
Я вышла из вагончика и увидела поле, все
изрытое канавами и ямами. Ноги сами понеслись вперед. Но не успела я пробежать
и двести метров, как до ушей донеслась тихая музыка. Через секунду стало
понятно: откуда-то из-под земли доносятся звуки, издаваемые дебильным
мальчишкой по кличке Децл. Телевидение частенько показывает тонкую фигурку
этого подростка-недомерка, гнусавым голосом выкрикивающего: «Пепси, пейджер,
МТВ, подключайся!» Если не ошибаюсь, подобное музыкальное направление
называется хип-хоп, и в мою душу, воспитанную на классике, джазе и битлах,
часто заползает червячок недоумения: ну почему то, что делает этот
безграмотный, самоуверенный ребенок, тоже называется музыкой? Представляю, как
переворачиваются в гробах Моцарт, Чайковский и Верди. Правда, современное
поколение выбирает пепси и хип-хоп. Павлик, очевидно, фанател от Децла.
– Ну, Лампа, – сказала я громко сама
себе, – чего стоишь на краю глубокого оврага и рассуждаешь о гармонии?
Небось просто не хочешь смотреть вниз.
С тяжелым вздохом, зная, что сейчас увижу, я
глянула на дно оврага. Там, скрючившись, как эмбрион, лежала маленькая, жалкая
фигурка в грязных джинсах. Голова Павлика была неестественно вывернута, руки
казались длиннее ног. Рядом валялся крохотный, похожий на мыльницу плеер, из выпавшего
наушника доносится бодрый речитатив:
– У меня все плохо, у меня нет друзей…
Да, и у Павлика сегодня все плохо, просто хуже
не может быть!
– Тетенька, – раздалось сзади.
Замызганная девчонка испуганно смотрела в
овраг:
– Кто это его так, а? За что?
Я тупо пыталась собрать мозги в единое целое.
Наверное, надо…
Девчушка начала спускаться в овраг.
– Ты куда? – схватила я ее за руку.
– Плеер возьму, он ему теперь не нужен.
– Вот что, – велела я, – пошли.
– Куда? – насторожилась девочка.
– Я – сообщить в милицию, а ты – домой,
нечего здесь топтаться.
Девочка сначала покорно побрела следом, но
потом стала выворачивать свою тощую ручонку из моей ладони:
– Пусти!
– Нет, иди домой.
Внезапно ребенок горько зарыдал. Крупные
прозрачные слезы потекли по серым щекам.
– Да, – всхлипывала девочка, –
сейчас менты приедут и плеер себе заберут или Пашкиной матери отдадут, а она
его живо пропьет!
– Зачем тебе плеер? – устало
спросила я, продолжая упорно волочь ребенка подальше от трупа. – Так Децла
любишь?
