– Вячеслав не погиб. Он благополучно
добрался до столицы, поступил в МГУ, стал доктором наук, профессором,
академиком. И вы это отлично знали, потому что отправили к нему в свое время
внучку Тоню, ту самую, которая покончила с собой. Честно говоря, меня
интересует всего лишь несколько вопросов: каким образом Вячеслав Юрьевич Рожков
превратился в Вячеслава Сергеевича Славина? А главное, зачем? И почему в личном
листке при подаче документов в МГУ он написал, будто вы его родная мать?
Анна Ивановна побледнела:
– Вы не из «Учительской газеты».
– Да, я – частный детектив, меня наняла
дочь Славина Ребекка, чтобы узнать, кто убил ее отца. Сразу признаюсь, мне
кажется, корни преступления кроются здесь, в вашем городе.
Анна Ивановна тяжело вздохнула:
– Нет, вы не правы, та история не может
иметь никакого отношения к убийству Славика.
– И все же!
Коломийцева принялась бессмысленно передвигать
посуду, потому поинтересовалась:
– Вы какого года рождения?
– 1963.
– Вам будет трудно понять.
– Ничего, постараюсь.
Анна Ивановна еще поколебалась минуту, потом
со вздохом решилась:
– Ладно, Славика все равно уже нет в
живых, а его детям от правды вряд ли хуже будет, слушайте.
Отец Славы был блестящим генералом, хотя,
может быть, я неверно называю воинское звание. Юрий Вячеславович Рожков работал
в системе НКВД и, очевидно, обладал дьявольской прозорливостью, так как в 1951
году стал начальником городского управления в Мартынове, по тем временам просто
богом.
– Как? – изумилась я. – Разве
Слава не сирота?
– Давайте по порядку, – мягко
укорила меня Коломийцева, – если я начну пересказывать не с начала, вы ничего
не поймете.
Сталинская машина репрессий работала четко.
Органы НКВД пачками сажали людей в лагеря, но через какое-то время чистке
подвергались и сами сотрудники Комиссариата внутренних дел, также отправлялись
по этапу. Мало кому из следователей удалось спокойно пережить те годы. Но Юрий
Вячеславович Рожков оказался из удачливых, а может, расцвет его карьеры
пришелся на пятидесятые годы, когда жернова репрессий слегка устали.
Репутация у Юрия Вячеславовича была безупречная,
дело свое он вершил с особой жестокостью, с наслаждением избивая в кабинете
людей. И ведь, превратившись в большого начальника, он мог доверить допросы
помощникам. Но нет, он лично выбивал из подследственных показания, скорей
всего, ему просто нравилось мучить тех, кто пытался сопротивляться безжалостной
машине.
Его боялись до потери памяти. Когда черный
автомобиль проезжал по улочкам Мартынова, старухи крестились, а прохожие на
всякий случай заныривали в подъезды. Но еще больше люди боялись его супруги,
Ольги Яковлевны. Вот уж кто не останавливался ни перед чем.
Во-первых, она сама работала в системе НКВД,
правда, всего лишь стенографисткой, а во-вторых…
Стоило Ольге Яковлевне побывать в гостях у
профессора Тихонова, как через три дня Андрея Михайловича арестовали, впрочем,
его семью тоже. Отличная четырехкомнатная квартира с видом на городской парк
опустела. Но ненадолго. Буквально через месяц, сделав ремонт, в нее въехали…
Рожковы.
Потом Ольге Яковлевне приглянулась старинная
мебель красного дерева, стоявшая у Анастасии Никаноровны Заболоцкой. Таких
шкафов, диванов и стульев с гнутыми спинками и сиденьями, обтянутыми синим
атласом, нельзя было купить в магазинах. Советская мебельная промышленность
выпускала в те годы трехстворчатые гардеробы, смахивающие на поставленные боком
гробы, буфеты да скрипучие кровати с панцирными сетками.
Анастасия Николаевна сгнила в лагере,
обстановка перешла к Рожковым.
Затем Ольга Яковлевна обратила внимание на уши
лучшего стоматолога района Эсфирь Моисеевны Шульман. Зубная врачиха была не
права трижды. Во-первых, она была еврейкой, что уже являлось достаточным
поводом для того, чтобы исчезнуть с лица земли, во-вторых, врачом, а как раз
разгоралось дело ленинградских медиков, и, в-третьих… Ну какое право она имела
владеть серьгами с такими крупными и чистыми брильянтами, которых не было у
самой Ольги Яковлевны?
Правда, Эсфирь Моисеевна оказалась не только
отличным стоматологом, но еще и прозорливицей. Перехватив взгляд Рожковой, она
моментально вынула украшения и, пожаловавшись на безденежье, предложила Ольге
Яковлевне купить подвески за… 20 рублей.
Чудесные вещички украсили жену Юрия
Вячеславовича, кстати, вопреки репутации, она была настоящей красавицей, с
ангельским личиком. Вот только душа этому херувиму досталась дьявольская.
Впрочем, «продажа» сережек не спасла Шульман. Ведь у нее имелись еще
изумительной работы брошь, кулон, кольца, браслеты…
Жены местных начальников, вынужденные
приглашать на всевозможные торжества Рожковых, встречали гостей в простеньких
ситцевых платьицах и подавали еду на самых обычных тарелках с железными
вилками. Слишком хорошо помнили все о судьбе Леночки Макаровой, беспечно
выложившей на скатерть роскошные серебряные столовые приборы, ручки которых
были украшены фигурками животных. Настоящий Фаберже, а Ольга Яковлевна,
несмотря на то что коммунисты в те годы ратовали за простой, скромный быт,
очень любила дорогие, качественные «игрушки».
У Рожковой был только один сын – Славик.
Хороший мальчик, отлично учившийся в школе. Кстати, свои пятерки он зарабатывал
честно. Скорей всего, учителя и так бы выводили ему «отлично», боясь гнева
всесильного папаши, но в этом случае совесть их была чиста. Ребенок делал все
уроки, безукоризненно писал контрольные, великолепно вел себя и целыми днями
читал книги, глотал их пачками.
С другой стороны, что ему оставалось делать?
Друзей у Славы не было, и в классе он сидел за партой один, впереди, у самого
учительского стола. Анна Ивановна жалела мальчика, в конце концов он был не
виноват, что ему достались такие родители.
В девятом классе Славик влюбился в свою
одноклассницу Майю Коломийцеву, дочку директрисы. В октябре Анна Ивановна
неприятно поразилась, обнаружив у себя дома младшего Рожкова, преспокойненько
растолковывавшего математику ее дочери.
Стараясь не подать вида, директриса
пробормотала:
– Занимаетесь, ну-ну, сейчас чай
приготовлю.
Через пять минут Слава пришел на кухню, плотно
закрыл дверь и сказал:
– Анна Ивановна, я хорошо понимаю, что
мой визит не доставил вам никакой радости.
– Что ты, Славик, – попробовала
изобразить восторг педагог.
