– Да ладно вам, – усмехнулся
девятиклассник, – я не маленький, уже все понимаю. Только что же теперь
мне делать с такими родителями?
Коломийцева растерянно молчала. Ее
педагогический опыт ничего не подсказывал, в такую ситуацию директриса попала
впервые. Слава будто услышал мысли Анны Ивановны.
– Вы не волнуйтесь, – сказал
он, – отца никогда не бывает дома, раньше полуночи он не возвращается,
мама тоже поздно приходит, а я никогда не скажу, у кого гощу. И потом, я входил
не с улицы, а пробрался огородом, никто не увидит, да и в школе не узнают!
Анна Ивановна только вздохнула и после ухода
неприятного гостя попробовала поговорить с Маечкой. Но всегда послушная,
вежливая девочка неожиданно встала на дыбы:
– Мама, он хороший, самый замечательный,
он – мой Ромео. Не бойся, никто не узнает!
Коломийцева не стала напоминать дочери, чем
закончилась страстная любовь между Ромео и Джульеттой. Потом она понимала, что
на роль Капулетти явно не тянет, Рожковы просто сметут ее с лица земли вместе с
дурочкой Майей. Но девочка зарыдала:
– Если отправишь меня к тетке в
Новосибирск, так и знай – я утоплюсь.
Пришлось Анне Ивановне идти на попятный. Но
дети слово сдержали. В школе они проходили мимо друг друга, словно незнакомые,
а после уроков Слава крадучись пробирался к Коломийцевым. Его никто не замечал.
В ноябре темнеет рано, а жила Анна Ивановна тогда не в квартире, а в крохотном
домике на окраине Мартынова. Что ждет влюбленных детей впереди, Коломийцева не
загадывала. Слава уверенно шел на медаль. «Наверное, родители отправят его
учиться в Москву», – надеялась Анна Ивановна.
Но вышло по-иному. В феврале 1956 года с
трибуны XX съезда компартии прозвучали слова о культе личности и необоснованных
репрессиях. Несмотря на то что доклад Никита Хрущев сделал на закрытом
совещании и в газеты попала строго дозированная информация, этого хватило,
чтобы народ понял: эпоха страха заканчивается, начинается новая эра.
В марте 56-го Ольга Яковлевна, слегка
присмиревшая, но все еще всесильная, зашла в славящийся своими булочками
кондитерский магазин. У прилавка, как всегда, толпилась очередь, первым стоял
сын зубного врача Шульман. Ольга Яковлевна уверенным шагом обогнула длинный
хвост и потребовала:
– Двенадцать венских, да не посыпайте
пудрой.
– Вас тут не стояло! – рявкнул
Шульман.
Очередь одобрительно загудела. И тут Ольга
Яковлевна сделала основную ошибку в своей жизни. Крайне изумленная столь наглым
поведением сына репрессированной, она картинно вздернула красивые брови и
осведомилась:
– Вы еще на свободе? А как там Эсфирь
Моисеевна, пишет?
Младший Шульман побелел. Его мать, хрупкая,
маленькая, изнеженная женщина, ничего тяжелее зубоврачебных инструментов
никогда не державшая в руках, скончалась через месяц работы на лесоповале.
Ольга Яковлевна довольно усмехнулась, и тут Шульман бросился на Рожкову. Все
произошло тихо и от этого страшно. Жену Юрия Вячеславовича били все. Кто
руками, кто ногами, а кое-кто прихватил тяжелые гири от весов. Бросив
изуродованное тело у входа в магазин, люди двинулись к квартире Рожковых.
Находилась она на втором этаже. Сначала камнями побили стекла, потом, сметая
охранника, ворвались в подъезд, взломали дверь и уничтожили обстановку.
Странное дело, но Юрию Вячеславовичу никто не
сообщил о погроме. Он мирно подъехал к дому и увидел ощетинившиеся осколками
стекла окна. Заподозрив неладное, он шагнул было назад к машине, но по
непонятной причине шофер уже отъехал к парковочной площадке чуть поодаль от
подъезда. В этот момент толпа, разгромившая апартаменты, вынеслась на улицу и
смела Рожкова. Еще недавно пугавший всех до дрожи в коленях, Юрий Вячеславович
не успел даже вытащить пистолет. Сначала Рожкова ударили по голове железной
палкой, а когда он, заливаясь кровью, упал, просто затоптали.
Слава был у Анны Ивановны и ничего не знал.
Перепуганная Коломийцева, на глазах которой убивали Ольгу Яковлевну, примчалась
домой и запретила мальчику высовываться на улицу. Только на следующее утро
директор сообщила подростку, что он стал сиротой.
Слава заболел и слег дома у Коломийцевых с
непонятной лихорадкой. В Мартынов тем временем спешно прибыла специальная
комиссия. Но времена уже начинались иные, а чета Рожковых слыла одиозной.
Разбирательство было поверхностным, виноватых не нашли. Дознаватели просто
перепугались за свою жизнь, уж очень агрессивно были настроены жители
Мартынова, к тому же над Москвой вздымалась заря перемен, и сотрудники НКВД
понимали, что народ, доведенный до крайности, лучше не дразнить лишний раз.
Дело спустили на тормозах.
Глава 21
Когда через месяц выздоровевший Слава вернулся
в школу, одноклассники встретили его тягостным молчанием. Потом чья-то меткая
рука швырнула железную линейку, тонкая полоска угодила мальчику прямо в лицо и
рассекла лоб. Неизвестно, что последовало бы дальше, но тут в класс вошла Анна
Ивановна, должен был начаться урок математики. Мигом оценив ситуацию,
директриса протянула пареньку ключи и со словами: «Иди быстро в мой кабинет» –
вытолкала его в коридор.
– Сын за отца не ответчик, – начала
было директриса, – и потом, у него только что погибли отец и мать…
Но тут из-за парты поднялась Лена Якушкина,
чей папа был посажен Рожковым, потом встал внук Шульман, потом Леня Леонидов,
потерявший деда с бабкой…
Анна Ивановна замолчала. А дети все
поднимались и поднимались, и через пару секунд стоял почти весь класс, осталась
сидеть лишь Майя.
Подростки не говорили ни слова, они только
смотрели на директора. Коломийцева рухнула на стул и зарыдала:
– Господи, дети мои, что же мы с вами
сделали и что вы с нами сделаете, когда вырастете!
Слезы директора, очевидно, растопили какую-то
ледяную преграду, потому что Миша Сомов, признанный лидер класса, Миша,
которого воспитывала полуслепая бабушка, так как мать сидела в лагере,
решительно сказал:
– Не плачьте, Анна Ивановна, ради вас мы
его не тронем, только пусть он с нами не разговаривает. Простить его все равно
не сможем.
Не менее жесткую позицию заняли и педагоги.
– Пока я жива, – твердо сказала
русичка, – Вячеслав медали не получит!
Ее поддержали и другие учителя. Неожиданная
помощь пришла оттуда, откуда Коломийцева ее совсем не ждала.
– Слушайте вы, Макаренки, –
обозлился физкультурник, – экие вы смелые после драки кулаками махать.
Месяц тому назад небось побоялись бы Рожкова сыпать, а теперь обрадовались?
Стыдно на вас глядеть, Ушинские вы мои!
