Гуляки отпрыгнули, кто-то с бранью выскочил из-за стола,
опрокинув лавку с остальными. Изо рта женщины на стол плюхались толстые жабы,
ящерицы, пауки, разбегались по столешнице, забирались в тарелки с мясом и
кашей.
Кто-то, опомнившись, ухватил женщину за ворот. Капюшон упал
на плечи, я увидел бледное желчное лицо крысомордого. Глаза у него сидели у
переносицы так близко, что даже мне засвербило выбить их одним пальцем.
Бородач повернулся, толстая шея побагровела от усилий,
скручиваясь, проследил за моим взглядом. Крысомордого шумно тащили к выходу. На
этот раз за шиворот держал лесной человек, мохнатый как медведь и длиннорукий
как горилла. Следом шли два хохочущих гнома и срывали с крысомордого остатки
женской одежды. Крысомордый вопил, гном подпрыгивал и потрясал париком с
длинными роскошными волосами.
– ИзвЕните, – кричал крысомордый, – извЕните,
но вы сами меня обозвали!..
Бородач скривился, будто хватил уксуса:
– У этой дряни совсем нет мужского достоинства.
Выбросили бы меня – разве пришел бы еще? А этому плюй в глаза...
Перед лесным человеком с его жертвой хохочущие гуляки
услужливо распахнули дверь. Он поставил крысомордого на ноги, волосатая нога
замедленно пошла назад, затем звучно хлопнуло, будто широкой лопатой со всего
размаха ударили по мокрой глине. В раскрытой двери на миг мелькнуло стыдно
белое тело, растопыренные ноги, донесся удаляющийся истошный визг.
Дверь со смехом и шуточками захлопнули, разряженные гуляки
хлопали по плечами лесного, обнимались, восторгались мощным ударом – даже
мощнее, чем в прошлый раз! – тащили за свой стол выпить и побахвалиться
победами и бою, воровстве и поединках с бабами.
Запах жареного мяса кружил голову. Я чувствовал как горячая
кровь с шумом течет по венам, бурлит на сгибах, прошибает плотины в черепе.
Челюсти перемалывали жареное мясо, во рту начался пожар, я спешно заливал
холодным пенистым пивом, а пиво требовало вдогонку соленой рыбы, а также круто
посоленного и посыпанного перцем мяса. Передо мной рос забор из костей, а когда
меня похлопали по колену, я уже не глядя бросил этому чудищу кости, они с
жутким хрустом исчезли в страшной красной как вход в адскую печь пасти.
Когда пес убегал, я видел, что по его пути исчезают все
кости под столами на длину рыцарского копья.
Дверь распахнулась, на пороге на фоне крупных звезд возник
силуэт крепко сбитого человека. Он шагнул вперед, свет факелов пал на его лицо
и фигуру, а дверь со стуком захлопнулась за его спиной. Это был совсем еще
молодой воин с решительным лицом, почти подросток. Побитые доспехи топорщились
как плавники рыбы, на плече темнели коричневые пятна засохшей крови. Пальцы
правой руки перебирали рукояти двух швыряльных ножей на поясе, а правой
прижимал к груди широкую чашу желтого цвета.
На него оглядывались с интересом, а он деревянными шагами,
пошатываясь от усталости, прошагал к столу, за которым спорили философы. Он
отгреб блюда и чаши, проливая красное вино на дубовую поверхность, золотая чаша
бухнулась широким основанием перед мудрецами.
Мне показалось, что она доверху заполнена пельменями. Рыжий
мудрец потянулся к чаше носом, принюхался, отпрянул. В глазах было отвращение.
Второй, который постарше, потянул носом, крылья ноздрей подрагивали, с
интересом поковырялся к чаше указательным пальцем. В глазах было насмешливое
любопытство. Спросил замедленно:
– Так-так... И что это?
Воин переступил с ноги на ногу. Голос был серым от усталости:
– Но вы же сами...
– Что?
– Ну, я слышал... Диспут про ухи... Эти, которые у
эльфов. Я, правда, не понял, какие эльфы нужны, горные или лесные, но на всякий
случай побывал везде, а на обратном пути заглянул еще и к озерным...
Мудрецы переглянулись. Рыжий с брезгливостью отвел взор от
чаши. Масса, которую я принял сперва за покрытые нежною шерсткой пельмени,
медленно проседала, утопая в мутной жидкости, где виднелись как алые струи, как
и водянисто зеленые и даже голубоватые.
– Вот так нас понимает простой народ, – вздохнул
старший. – А вы говорите, нести философию в массы... Да ты садись, герой,
садись! Ты сделал все правильно... в меру своего понимания. Налейте ему!.. И
побольше мяса. Говяжьего или свинины, такие не могут без пожирания плоти себе
подобных.
Второй философ, помоложе и задорно рыжеволосый, все еще не
отрывал колеблющегося взора от чаши:
– Да-да, как вы правы! Как глубоко правы. Идея,
брошенная в массы... Какая приземленность! Какое примитивное истолкование
сложнейших иносказаний!.. Кстати, раз уж уши все равно здесь, не сопоставить ли
ушные раковины лесных эльфов и горных... так сказать, приложив одно к другому?
Первый отшатнулся, на лице отразилось неподдельное
отвращение:
– Как вы можете?.. Такой вульгаризм... Такая профанация...
Я просто не подберу слов! Мы ведь сложнейшайшие истины вызнаем духовными
изысканиями, внутренним взором проникая... да-да, проникая!.. А вы, вместо
изысканного теоретического обоснования, вот так просто сложить ухи – все?
Значит, теоретики этому миру не нужны, если можно вот так...
Воин, приглашенный несколько необычно, присел за их столик,
перед ним поставили деревянное блюдо с ломтями жареного мяса. Он ухватил
дрожащими от голода пальцами, но почтительный взор не отрывался от
философов-логиков, где, как во всяком строго логическом споре пошел процесс,
именуемый «слово за слово», оба раскраснелись, вскипели, наконец старший,
выведенный неверными логическими построениями более молодого коллеги без замаха
хрястнул ему в лоб некрупным, но крепким как обух топора кулаком.
Звук был такой, словно ударили в чугунный котел. Молодой
вытаращил глаза, но его кулаки уже сами по себе обрушили град ударов на
оппонента. Тот быстрыми движениями раскачивался из стороны в сторону, принимая
удары на локти, плечи, блокировал предплечьем, а его рифленые кастеты кулаков
стремительно выстреливались навстречу, часто пробивая оборону рыжего. Я слышал
сиплое прерывистое дыхание, стук костей по костям, шлепки, с которыми падающие
с высокой горы валуны падают то в сырую глину, то на твердую землю.
Я прижался к столу, почти лег на свое блюдо, Философы в
поисках истины иногда задевали мою спину, завтра будут кровоподтеки размером с
это блюдо, терпеливо выжидал, но сзади шло скрупулезное уточнение точек зрения,
бородач и Большеног обнялись и затянули хриплую песню каждый на своем языке.
Мясо под носом пахло одуряюще, корочка лопнула, капелька сока брызнула мне на
кончик носа. Приятно обожгла. Я ухватил зубами, начал есть как коза траву, не
отрывая головы от стола, как вдруг сзади внезапно утихло.
Я осторожно повернул голову, не выпуская изо рта куска мяса.
Старший философ замер с кулаком в замахе, в красных горящих адским огнем глазах
посветлело, затем они стали небесно голубыми и чистыми. Длинные как у вепря
клыки начали укорачиваться, шерсть с лица осыпалась, открывая мудрое, усталое
от мыслей, слегка скорбное лицо.
