За ним следом вошло нечто похожее на колоду для рубки дров:
крепко сбитый гном, т.е., широкий как и я мужик, только ростом мне до поясной
пряжки, зато грудь как бочка, моей почти не уступает, однако ноги совсем
короткие, хоть и мускулистые. Он напоминал не то могучую деревянную колоду, на
которой колют суковатые поленья, не то плаху из старого дуба для рубки мяса.
Окладистая борода падала на грудь, но и без нее я знал, что
голова гнома сидит прямо на плечах, без всякой шеи, за счет чего этот человек,
потомок переживших всемирный потоп в пещерах, короче еще на ладонь.
Лицо его широкое как луна и мясистое как припрятанная для
себя мясником вырезка, красное лицо испещрено жуткими шрамами, нос срезан как
ударом топора, жутковато чернеют дыры ноздрей. Когда на миг открыл рот, в
обрамлении черной неопрятной бороды показались и спрятались два ряда желтых изъеденных
зубов.
Я смотрел с неловкостью и понятным чувством вины, как
смотрит каждый здоровый человек на урода или калеку. И хотя это вроде бы целая
раса таких существ, но для моих чувств все-таки только множество калек, уродов,
которые в переходах метро сидят прямо на полу с шапками между изуродованных
ног.
Когда я встречал на Тверской или, скажем, Арбате такого вот
гнома... там они назывались иначе, то со стеснением отводил взор. Естественная
брезгливость здорового человека.
Зато гном смотрел на меня с понятным раздражением мужчины,
которому приходится задирать голову, чтобы смотреть в лицо другого мужчины.
– Ваш спутник, – представил Куцелий. – Двоф,
или, как говорят в простом народе, дварф. По-нашему же, просто гном или карл.
Владеет всеми видами оружия, хотя сам предпочитает секиру, видит на три локтя
под землю, неутомим, вынослив, хороший страж даже в дождливые дни, умеет
стреноживать и седлать коней, собирать хворост для костра, чистить рыбу и
предсказывать ненастье...
– Спасибо, не надо, – пробормотал я.
Оба мага вытаращили глаза, даже гном хмыкнул как-то подло,
посмотрел подозрительно.
– Почему? – изумился Тертуллиус.
– Да так...
А Куцелий ударил себя по-бабьи руками о бедра, в самом деле
широковатые, сказал плачущим голосом:
– Да вы знаете каких усилий стоило заполучить именно
гнома? Я то полагал, вам это должно понравиться!
– Почему? – спросил на это раз я.
– Ну, – воскликнул он, – это же так очевидно,
что и объяснять как-то неловко... Ваш рост и его... Для мужчины рост – гм, едва
ли не главное. По крайней мере сразу видно, кто из вас выше. Даже издали. А
внешность у вас так и вовсе героическая...
Он говорил с пафосом, очень серьезно, даже чересчур. Я
переступил с ноги на ногу. Куцелий говорит вроде бы в мою пользу. В
средневековье при дворах королей и королишек всегда были шуты и уродцы,
служившие для потехи двора. При дворе русской императрицы Анны Павловны... если
не перепутал, тоже было полно шутов, карлов и карлиц, всяческих уродцев.
Скакали, пищали, строили жуткие гримасы, а тогдашние просвещенные вельможи
хохотали, глядя на их ужимки. Все равно не понимаю, как можно веселиться, глядя
на ужимки и гримасы. Но с другой стороны – телепередачи заполнены гримасами
Бенни Хилла и подсказывающим гоготом за сценой...
– Не надо, – повторил я уже тверже, потому что я
все-таки герой, а герой должен вести себя так, словно никогда не слышал о
высшем образовании. – плевал я на ваши традиции!.. Традиции – для слабых.
Тертуллиус удивился:
– Но все герои...
– Сильные сами создают правила, – прервал
я. – Не понятно? Сила не в крепости мышц, а в дерзости.
– Ого, – сказал он очень почтительно, – та вы
– супергерой! Архи, можно сказать даже ого-го, если сказать доступно. Но вы
уверены, что вас поймут? Героем должен восторгаться простой народ. Потому
все-таки у героя должна быть простая и ясная цель. К примеру, отыскать золотое
сокровище.
Куцелий добавил быстро, видя мое кислое лицо:
– ... и половину раздать простому народу.
– Отдам все, – буркнул я.
Куцелий возразил радостно, видя что мое упорство дало
трещину:
– Все нельзя. Герою нельзя быть умным, но и полным
идиотом ни к чему. А вот половину... как раз. И народ не ощутит себя обиралой.
Чрезмерная щедрость обозлит, начнут подозревать...
– В чем?
– Ну... в разном. Понимаете, это же люди! Подозревать,
говорить гадости. Нет, половину – в самый раз.
Я сказал, скрепя сердце:
– Я вижу, у вас ничего другого просто нет. Ладно, за
сокровищем, так за сокровищем. И половину, так половину. Это по-нашему, по
братски.
Куцелий испугался:
– Лучше по справедливости!
Глава 9
Пока Куцелий торопливо перерисовывал карту с сокровищами,
старый маг под уютное скрипение пера по бумаге расползался в глубоком кресле
как тающее тесто. Когда его рожа перекосилась, а рот сдвинулся как земная кора
при землетрясении, Куцелий сказал торопливо:
– Ну, вообще-то карта готова... Думаю, герою ж не надо
со всеми подробностями?
Конечно, мне лучше бы с подробностями, и все камешки, о
которые могу споткнуться, чтобы пометил красным, но когда так спрашивают, то и
без моих мускулов невольно скажешь то, что от тебя ждут.
– Не надо, – ответил я, сердясь на самого себя.
Молодой маг просто ленится, но смотрит на меня как на сообщника, который за
спиной старого учителя пускает голубей из тетрадных листов. – Если указал
хоть в какой стороне сокровище...
– Все подробно! – воскликнул Куцелий
шепотом. – Смотри!
На желтом листе пергамента сокровище было отмечено красным,
я – зеленым, нас соединяет синяя линия, по которой отмечены скалы, рощи, озера,
даже мелкие ручьи. Линия моего пути достаточно извилистая, так что молодой маг
не просто провел прямую от и до.
– Великолепно! – воскликнул я.
Он с облегчением перевел дух, словно только что сунул мне
куклу вместо пачки зеленых, опасливо оглянулся на дремлющего Тертуллиуса:
– Пусть учитель помыслит... он так умысливает очень
далеко, а я вам пока покажу коней, оружие...
Я удивился:
– Так у меня вроде бы есть конь! И меч как раз по руке.
Он уже спешил к двери, я не стал оглядываться на старого
учителя за разрешением, наверное уже и слюни пустил, вышел и спустился за
младшеньким по витой лестнице во двор.
Конюшня маячила на той стороне двора. Длинная как казарма,
она терялась в пристройках, мы зашли с торца, в ноздри шибанул ядреный запах
конского пота, свежего овса и отборной немолотой пшеницы твердых сортов.
Справа и слева под стенами вдаль уходили одинаковые стойла.
Конские головы смотрелись как вычеканенные из дорогого мрамора, почему-то
только черного и белого. Я слышал неумолчный хруст, шелест, словно тысяча
жерновов перетирала зерно в муку. От ворот запыхавшиеся конюхи не успевали
подтаскивать мешки с овсом, прямо в помещение часто въезжали нагруженные
доверху телеги.
