– А чесаться задней лапой за ухом? – спросил
я. – А говоришь!.. К тому же только красивая, а ты – умный.
Свенильда присела в сторонке от единорога, стараясь не
приближаться близко, мы с вороном видели как она раздвинули куст, там оказался
широкий мешок, набитый доверху, и она с упоением начала перебирать золотые
украшения.
Ворон спросил недоверчиво:
– А разве тебе не красивую надо?
– Из-за красивых уже не бьются.
– Что, мужчины так измельчали?
– Да нет, женщины покрупнели.
– А если и она...
Я фыркнул:
– Да ты посмотри! Видишь, откуда у нее ноги растут?
Ворон посмотрел угрюмо:
– Как у всех. Из задницы.
– От клюва, – поправил я. – Еще говорят: от
ушей, от шеи, от зубов. А если даже из задницы, то какой!.. Она ж ее носит
впереди себя как плакат с предвыборным лозунгом.
Я говорил и говорил, утешал, а у самого оставалось тягостное
ощущение вины, предчувствие, что мудрая птица каркает то, что написано крупными
буквами, что видно даже мне, мужчине и варвару. Если женщина во что-то
вцепится, то ее хватке позавидует английский бульдог. Даже, если она из башни
картинно машет вослед платочком. А если еще и вот так с разворота ногой в
челюсть... не могу забыть того оч-ч-чень женского зрелища, то вовсе, гм,
вовсе...
Но с другой стороны, не по-мужски сдаваться вот так без боя.
Ни один настоящий мужчина без сопротивления не откажется ни от вороны, ни от
собаки ради даже лучшей из женщин. А тут не простая собака, а настоящий гордый
волк! А женщина, хоть и красивая, не спорю, но все же ногой, с разворота...
Свенильда, красиво сидя на корточках, примеряла на лоб обруч
с синими камешками по ободку и желтыми позвякивающими висюльками. На коленях у
нее лежала целая горка золотых украшений.
Пошатываясь, я поднялся, развел и напряг руки. Тяжелые глыбы
мускулов тянули к земле, сердце колотилось как у зайца. Ноги подрагивали, я
чувствовал как волны ходят по огромному телу, суставы скрипели как у ревматика,
живот запал, почти прилип к позвоночнику. Я с изумлением ощутил, что жутко хочу
есть, а когда нажрусь до одурения, силы вернутся, я снова буду все тем же
настоящим мужчиной. Хоть и побитым, но...
Впрочем, за битого не зря двух небитых дают.
Свенильда подняла смеющееся лицо:
– Как красиво! Ты собрал самое красивое!
Я смотрел сверху, нависая как могучая грозовая туча:
– Я? Не помню. Скорее всего, это ворон насовал в мешок.
Его вкусы!.. Если нравится, одень.
Ее щеки зарделись как утреннее небо на восходе солнце:
– Мой лорд! Это очень дорогой обруч.
– Одень, – велел я, стараясь чтобы голос звучал
так, как должен звучать у мужчины и лорда. – Тебе в самом деле к лицу.
Прими в подарок.
Она распахнула огромные синие глаза в непритворном испуге:
– Мой лорд! Я не могу этого принять!
– Почему?
– Ну... просто так...
– Женщинам всегда дарят просто так, – ответил я
напыщенно, хотя знал, что вру как сивый мерин. – Просто за твою красоту.
– Мой лорд, вы слишком добры и великодушны... Если я и
смогу принять, то лишь как аванс за свою верную и безупречную службу вам, в
исполнении всех желаний и прихотей, в том числе подспудных и неосознанных... Ах
мой лорд! Возьми меня...
– С собой? – спросил я подозрительно.
Она проворковала с нежным упреком:
– Нет, сейчас!
Я оглянулся на ворона. Тот пробурчал:
– Помню, прижал Адам Еву к дереву. Ева пищит, дерево
трещит... С тех пор и пошло, пошло, пошло...
Он вздохнул, отвернулся, да еще и голову сунул под крыло,
чтобы ничего не видеть и не слышать. Мне стало неловко, хоть ворон вроде бы и
не похож на чеховскую собаку, сказал громко с надменностью в голосе:
– Никаких авансов, Свенильда! Я лорд или не лорд? Вот и
лордствую. И серьги нацепи. У тебя ж дырки там в ушах, палец пролезет...
Монисто нацепи. Ну, колье!
Ожерелье она одела уже не радостно, а как-то испуганно,
съежившись, глаза потемнели, а зрачки расширились. Я обошел ее вокруг, голод
грызет внутренности, я чувствовал злость и раздражение, осмотрел как породистую
козу, распорядился:
– Прекрасно! Теперь дуй обратно. В казарму.
– Мой лорд!
– Лорд, лорд, – согласился я. – Жди меня в
этой... То бишь, корпусе спутниц.
– Мой лорд...
– Я сказал, – закончил я, не помня как это звучит
по латыни,
Я смутно беспокоился, как же она уедет, но ее конь оказался
по ту сторону орешника. Несмотря на подавленность такими дорогими подарками,
явно за них что-то да возжелаю особенное, что даже в корпусе спутниц не
преподают, она сумела все же свистнуть так, что у меня зазвенело в голове,
будто ударили в большой медный котел.
Конь выскочил бодро и играючи, Свенильда запрыгнула в седло,
бледно улыбнулась мне, но я сделал строгое лицо. Ее изящные ножки ткнули под
конское брюхо, конь всхрапнул оскорблено, взвился на дыбы и красиво помолотил
по воздуху передними зубами.
Затем дробный затихающий перестук копыт, в солнечных лучах
красиво блестели золотые волосы, ветер завивал волнами почти так же красиво,
как конские хвост и гриву, затем дробный стук копыт затих, а всадница исчезла
за далекими деревьями.
Я вздрогнул на хриплого голоса над ухом:
– А все-таки красивая...
– А, черт! Не подкрадывайся так тихо.
– Это я тихо? У вас, у людей, женщины тоже красивые...
издали, да?
– Верно, – вздохнул я. – И когда молчат и
улыбаются издали. А когда раскроет рот... ну, сразу видно, что за фея. Ты
уверен, что волк уже не вернется?
Ворон переступил с ноги на ногу, вздохнул горестно, но в
глаза почему-то старался не смотреть:
– Ну, я взял на себя некую вольность... Хоть и не люблю
этого хыщника, грубый он какой-то, да и вообще... Серость не люблю, а он так и
вовсе черность!
Я потребовал:
– Какую ты взял вольность?
– Посоветовал ему не спешить, – вздохнул
ворон. – Эх, погубит меня когда-нибудь моя доброта! Это ж и золотишком с
ним придется поделиться хоть жменькой.
Сзади послышалось частое дыхание. Я резко обернулся. Волк
стоял в трех шагах, пасть распахнул то ли от быстрого бега, то ли улыбался во
всю волчью пасть. Длинные белые зубы уже не казались страшными, а розовый язык
высунул как большая собака.
