Воевода высвободил из конской гривы лицо, оглянулся. Я видел
на его лице страх.
– Скорее... – прокричал он. – Надо к
горам....
– А что там?
– Там...
Ветер унес его слова, я закричал снова:
– Помощь?
– Какая к черту...
– Так что же?
– Авось, узкий проход... или что еще...
Я сжался в ком, впервые чувствуя себя беспомощным и жалким.
Отсюда горы выглядели монолитной черной стеной в сотни верст длиной. На темном
небе зажглись звезды, из-за зубчатого края гор выступил блистающий горб. Луна
поднималась так же неспешно, как и двигался за нами бог, до в движениях обоих
чувствуется одинаковая неотвратимость.
– Мы... – крикнул я, – не доскачем!
Ветер срывал и уносил слова. Воевода все же услышал,
крикнул:
– Почему?
– Горы далеко!
– А что предлагаешь ты?
Я стиснул зубы. Даже если доскачем, хотя горизонт здесь еще
дальше, чем на Земле, что будем делать, если отыщем самую широкую щель разве
что для моего мизинца?
Земля часто-часто гремела под копытами, но и все чаще
вздрагивала тяжело и со стоном, а рев за нашими спинами гремел громче, в нем
чувствовалось нетерпение зверя, что настигает добычу.
Наши кони не мчались, а летели, впереди вырастали спины
пригнувшихся дружинников. Их кони вытянули шеи, как гуси, что стремятся уйти от
погони, копыта бешено выбрасывали комья земли.
Мы с воеводой все так же мчались в стремя в стремя,
пригнувшись, молча. Он на скаку склонился к подпруге, ослабил чуть. Мой вороной
мчался ровно и мощно.
На чуть посветлевшем небе медленно и пугающе плыла бледная
как смерть вторая луна, огромная как Юпитер с Ганимеда. Мы мчались дальше, не
сбавляя галопа. За второй луной проплыла третья, две предыдущие побледнели и
странно угасли, не коснувшись горизонта.
Хотя летом ночи коротки, но все же когда закричали петухи, я
с изумлением посмотрел на небо. Звезды блекли, справа в рассветном полумраке
проступили в утреннем тумане зубчатые стены какого-то града.
Пастух из раскрытых ворот выгонял огромное стадо прямо в
предрассветный туман.
На востоке поднялась заря, я уже отчетливо видел скачущего
рядом воеводу, мрачного и нацеленного. Он несся на своем хмуром коне как бык,
разрывая туман в клочья
Мой конь на ходу прядал ухом, слушая на скаку мои понукания,
только скосил умный живой глаз, коричневый, с голубоватой каймой по белку. Пена
уже клокочет во рту, падает клочьями, на боках вздувается горячий пот, его
срывает встречным ветром.
Бедный мой конь, мелькнула мысль. Храпит и хрипит, а мыло на
брюхе и бедрах кипит... Неизвестно каким бы оказался единорог сейчас. А вдруг
сдуру бы, не слушаясь поводьев, бросился на этого бронированного бога?
Копыта все еще гремели по сухой земле. Небо очистилось,
солнце медленно поднялось и жгло спину и плечи. Мы неслись через жнивье, из-под
ног прыскали зайцы и мелкие птички.
Вороной уже пошатывался на скаку, но скакал и скакал, хоть
кровь выкипает из жарких ноздрей, хоть ободки глаз все мутней и мутней. Я
сбросил тяжелые сапоги, снял заседельный мешок и бросил на дорогу, гладил и
трепал коня по гриве. умолял, просил, убеждал, смеялся, а черная стена все
ближе, вороной как почуял конец пути и, весь мокрый как большая черная рыба, в
клочьях пены, все несся, не сбавляя скорости.
Наш отряд растянулся в бешеной скачке: принцесса и герцог
впереди, за ними две служанки, а тяжелые воины на измученных конях отстают все
больше и больше.
Глава 33
Задний оглянулся, встретился с нами взглядами. Это был
немолодой дружинник, на щеке шрам, в ладно подогнанной кольчуге с чужого плеча,
с широким топором за спиной в ременной петле. Его взгляд скользнул поверх наших
голов, мы видели как на его бледном лице заходили желваки, в глазах вспыхнул
стальной блеск. На щеках проступили красные пятна. Лицо медленно становилось
суровым и решительным.
Выпрямившись в седле, он подобрал поводья, начиная
придерживать бешено скачущего коня.
– Торопись! – крикнул я.
– Нет, – ответил он медленно и красиво. Глаза его
сверкнули молодой удалью и отвагой, голос окреп, а плечи стали еще шире. –
Скачите во весь опор. Я его задержу.
Воевода гаркнул сердито:
– Ты погибнешь, дурак!
– Но Куявия будет жить, – ответил он коротко и
натянул поводья.
Конь встал на дыбы, замолотил по воздуху передними копытами.
Затем старый воин развернул коня, а мы пронеслись мимо как две гигантские
стрелы. Сзади рев прервался, послышалось рычание, звон железа.
Земля мелькала под конскими брюхами, сливаясь в серое
пестрящее полотно. Я все придерживал вороного, он все еще стремился догнать и
обогнать скачущих впереди, но я уже видел, что у всех воинов кони покрылись
мылом, с узды ветром срывает клочья пени.
Когда оглянулся, красный зверь был далеко позади. Из груди
вырвался вздох облегчения, но рядом несся хмурый как ночь воевода. Встретив мой
взгляд, крикнул зло:
– Каркоган был добрым и веселым человеком, но воином...
Его этому богу на один зуб!
Вскоре земля в самом деле снова начала подрагивать под
тяжелым ударами чудовищных лап. В спину толкнул настигающий рев. Один из
воинов, что несся на взмыленном коне прямо перед нами, решительно потянул
повод. Конь с облегчением начал замедлять скачку.
Воевода бросил сердито:
– Куда?
– Скачите! – крикнул тот. – Я его задержу.
– Погибнешь, дурак!
– Но Артания будет жить!
Мы успели увидеть как он развернул коня, явно желая самому
ударить на чужого бога, смять его конем, вонзить в него острое копье...
Мы пронеслись мимо, а за спиной услышали треск, звон железа,
раздраженный рев, что тут же стал торжествующим, затем хруст человеческих и
конских костей, Ровная стена гор вырастала, хоть и очень медленно, но тяжелый
топот возник снова, и снова заколебалась земля под тяжелыми прыжками.
Впереди нашего отряда неслись в одиночестве принцесса и
герцог. Слуги и служанки постепенно отставали, а воины сами придерживали коней,
оставаясь живым щитом между своими господами и чудовищем.
Еще один начал придерживать коня. Воевода крикнул
раздраженно:
– Куда?
– Я останусь.
– Зачем?
– Я его задержу.
– Ты погибнешь, дурень!
– Но Фолклендские острова будут жить!
