По принципу справедливости Невядь поклялся перед знаменем дивизии, что за десять товарищей «духи» недосчитаются восьмидесяти голов.
Такой вот был Невядь… Потом стал он губернатором одного края. И погиб. По-дурацки. В вертолете расшибся, и не на войне, а так — на лыжах на горных собрался, а вертолет за провода зацепился и…
А Батов его любил. И во всем копировал. И не догадывался, что не окажись он тогда, когда летали на тот караван, в госпитале со сломанной ключицей… То все равно Невядь пришел бы домой вдвоем с майором Кондратьевым. А потери десантуры составили бы не восемь человек, а девять… Вернее, десять, потому как тогда с Батовым и Леха Старцев непременно полетел бы, а стебку Невядю лишние свидетели были ни к чему.
Но Судьба сберегла Леху.
Ставший начальником разведки дивизии подполковник Батов послал прапорщика Старцева учиться.
И через четыре года Леха вернулся в Афган уже старшим лейтенантом ГРУ.
А тут и вывод войск.
И не суждено вроде бы было Лешке с Вовой в Афгане встретиться, но впереди была чеченская война.
А в нее они оба вступили уже в чинах.
* * *
Помощник генерала Старцева, Цугаринов, тоже помнил, как первый раз Батова увидал.
Их батальон грузился на платформы ночью. На ярко освещенной прожекторами погрузочной площадке, порыкивая двигателями, сгрудились ЗИЛы и «газоны» шестьдесят шестые. На железнодорожные платформы машины загоняли только офицеры и прапорщики. Солдат к рулю не пускали. Капитан Кедря сказал, что, если какая машина вдруг с платформы упадет да погрузка задержится, виновника будут судить по законам военного времени.
Витька Цугаринов, тогда еще юный летеха из двухгодичников, смотрел, как, загнав громадный ЗИЛ-бензозаправщик, его дружок Вовка Грицай выскочил из кабины и тут же побежал к следующей машине… Солдаты суетились вокруг уже погруженных ЗИЛов, заводя проволочные стяжки, подбивая под колеса клинья…
— Пойдем, Карась, наш штабной вагон еще не скоро прицепят, — сказал Кедря. — Пойдем от греха, не видишь, сам Батов за погрузкой приехал понаблюдать!
Витька уже и сам заметил высокую фигуру в новеньком полушубке.
— А когда он свалит? — спросил Виктор капитана.
— Никогда, Карась!
— Ну я не знаю, когда эта вся заваруха кончится? У меня дембель через год.
— Какой дембель, Карась? На войну едем. В Афганистан.
* * *
Витька Цугаринов любил дорогу. В дороге можно мечтать о своем. Вообще, хорошо придумал кто-то из начальства — «старший машины»… Это должность такая. И к ней даже удостоверение дается — «удостоверение старшего машины». Вот так.
Сидит старший машины справа от водителя на широком сиденье… и мечтает. А служба идет! А дорога набегает под капот… И мечтается о том, как приедет Витька в Питер, как купит себе стереомагнитофон… Этот — «Юпитер» с колонками. Как пригласит к себе Верочку — ту худенькую, рыженькую. Купит венгерского «Токая», поставит на новеньком «Юпитере» бобину с любимым альбомом «Квин» про ночь в опере, где «Богемская рапсодия», как сядет Верочка на диван, сняв туфельки и поджав ножки по-домашнему. И как станут они целоваться.
И если бы не война!
Ефрейтор Назаров держит дистанцию сорок метров от идущего впереди ЗИЛа-водовозки. Скорость небольшая, километров тридцать — тридцать пять. Назаров не из тех досаафовских шоферов, что пришли в армию с липовыми правами… Он до призыва год водилой работал. Да в армии уже полтора года. С Назаровым не страшно. И даже от того, что, переехав мост, они уже оказались на войне, Витьке почему-то не страшно.
Колонна встала.
— Назаров, ты не глуши!
— Да знаю я, товарищ лейтенант.
На инструктаже майор Батов говорил строго-престрого… И вообще все эти последние сумасшедшие дни стали какой-то цепью сплошных запугиваний. Начальство все какое-то нервное. Неужели мы, самая сильная армия в мире, будем все время так нервничать? Так никакого валидола в аптечках не хватит. И чего они все время и сами боятся, и нас запугивают? Чуть что — под суд! Неужели мы, самые сильные в мире, нервничаем из-за какого-то Афганистана? Мы, которые в Великой Отечественной Европу победили, мы, которые готовы воевать с Америкой, мы что? Афганистана бояться будем? Да Витька в школе и в институте даже и не знал — где он, этот Афганистан? В Африке ли? Или в Индонезии?
— Вон дежурный бежит…
— Вижу…
Назаров высунулся из кабины.
— Че там, товарищ прапорщик?
— 25–39 Мухтазарова танкисты зацепили.
— И че?
— Комбат приказал ее с дороги в овраг… Танк-то машина дурная, железная, он Мухтазарову колесо с полуосью вместе выдрал. С мясом.
— Ну и че?
— Да в кузове-то у него две палатки — мы ж не можем без палаток, вот сейчас на 25–42 к Куладину хотя бы только палатки перебросим и дальше двинемся…
Витька усмехнулся: «в овраг…» — во дает этот Колобаев, как был деревня, так и остался деревней, какой тут овраг! Тут горы. Тут перевал… Саланг.
Когда проезжали то место, где танкисты протаранили наш ЗИЛ, Витьке не было видно, он даже привстал в кабине, но ничего, кроме осыпи камней, скрывающейся за крутым уклоном, не увидал.
— Вон, вон лежит наш зилок, на боку… Жалко, денег стоит, наверное.
— Назаров, ты на дорогу гляди, а то и мы там окажемся.
— Да вы не волнуйтесь, товарищ лейтенант.
Вот тоже, не признает меня Назаров старшим лейтенантом. Это что за мода, что за форс такой стариковский! Замечание ему делать неохота… Но понятно. Они — шофера, только своих ротных командиров признают, а штабных — любят не шибко.
— Бензин, товарищ лейтенант, скоро весь сожжем уже.
— Конечно, сколько в горку ехали… Почти сутки.
— А вы не знаете, куда мы едем?
— Этого никто не знает, разве что Батов да Чернов.
— А говорят, мы в Кабул едем, там парк оборудуем.
— Кто говорит?
— А ребята трепались.
Колонна снова встала. Над дорогой, почти задевая скалы мельницами лопастей, с глухим гулом прошли два пятнистых вертолета.
— Не нравится мне это, — сказал Назаров.
Снова по колонне побежал Колобаев, смешно прихрамывая и придерживая отяжелевшую от «Макарова» кобуру.
— Цугаринов! У тебя в машине место одно есть? Возьмешь к себе лейтенанта Долгова. Он старшим с Мухтазаровым ехал… Теперь с тобой поедет.
— Че, старшим?
— Да нет, старшим ты будешь, как и был, а он у тебя пассажиром.
